Думая так о Джонатане Лоуренсе, она машинально взглянула в окно. И застыла на месте. Подумай о дьяволе, и он тут как тут. Мистер Лоуренс заканчивал уборку у своего дома. И снова он работал без рубашки! Миллисент не могла поверить этому. К тому же он был еще и босым.
Это так неучтиво, думала Миллисент, наклоняясь к окну, чтобы получше рассмотреть. Волосы Джонатана были растрепаны, и она заметила в какую-то долю минуты, когда он обернулся, что Лоуренс вдобавок еще и небрит. Очевидно, он только что встал с постели и вышел размяться на солнышке. Интересно, он и спит так же, не одеваясь, без ночной пижамы?
Пальцы Миллисент еще крепче сдавили край подоконника. Внезапно ей стало жарко, и внизу живота опять появилось странное ощущение, будто что-то извивается. Она положила руку на живот и стала слегка поглаживать его, как будто это движение могло остановить неприятные ощущения.
Джонатан поднял две доски, подравнял и отпилил выступающую часть одной из них. Во время этой работы на его руках и груди играли мускулы. Очевидно, он часто ходил на солнце без рубашки, так как его кожа была золотисто-коричневой; несмотря на ранний час, он уже успел вспотеть. Его грудь покрывали светло-коричневые волоски; сужавшиеся на животе в одну тонкую линию, влажные от пота, эти волоски прилипли к коже.
У Миллисент перехватило дыхание. Она облизала пересохшие губы. Джонатан, не выпуская доски, поднял руку вытереть пот со лба, и Миллисент увидела, как играют его мускулы на руках, на груди, на боках. Он весь был подтянутый и стройный, а кожа казалась гладкой, точно шелк.
Когда Миллисент осознала, о чем она думает, то покраснела до корней волос. Что она делает? Стоит и в упор разглядывает полуголого мужчину, думая, какая у него кожа! Да это была просто жутко. И нельзя оправдывать свое поведение тем, что Джонатан Лоуренс имеет наглость разгуливать по своему двору, не одевшись, как подобает джентльмену. Настоящая леди на ее месте должна была бы с отвращением отвернуться.
Миллисент резко отскочила от окна и тяжело упала на стул. Она застыла в каком-то оцепенении от увиденного; ну конечно, она все равно не должна так таращиться на него. Но она была настолько поражена, что не могла сдвинуться с места. Миллисент потрясла головой, словно желая вытряхнуть странные мысли.
Это, действительно, было очень трудно вынести. Она вскочила в приступе праведного гнева. Этот мужчина был просто варвар, язычник! Он не должен судить впечатлительную молодую девушку! Миллисент в данную минуту не могла себе представить, как она сможет жить рядом с ним.
В порыве ярости она умылась и гладко зачесала волосы назад, уложив их на затылке в узел, как обычно. Надела черное платье, которое носила во время траура по отцу. Взглянула на себя в зеркало и решила, что похожа на тощую черную ворону, но это зрелище вполне удовлетворило ее. Сегодня их с Идой ждала стирка, обычно очень тяжелая физическая работа. И, кроме того, ей казалось, что аскетический вид и гладкая прическа каким-то образом отдаляют ее от явной сексуальности и жизнерадостности Джонатана Лоуренса.
Она позавтракала на скорую руку, выпив стакан молока с кукурузным хлебом. Потом, закатав рукава, начала помогать Иде со стиркой. Ида всегда грела на плите воду и наливала полный таз. Таз стоял на рабочем столе на заднем дворе. Стирать было обычно жарко, и поэтому приходилось начинать рано утром.
Миллисент летала по дому, словно вихрь, срывая с кроватей простыни и собирая остальные вещи, нуждающиеся в стирке. Затем она бросала их в таз, а Ида начинала стирать хозяйственным мылом.
Когда Ида заканчивала стирать одну какую-нибудь вещь, Милли откладывала ее в другой таз с чистой холодной водой. После того, как белье какое-то время полежало в холодной воде, Ида полоскала его, отжимала и бросала в корзину. Потом она выливала горячую мыльную воду, наливала чистую и начинала стирать новую партию белья. А в это время Милли стирала более мелкие вещи, такие, как салфетки, женские батистовые сорочки.
Но все же ее работа была не такой уж лёгкой, как могло показаться на первый взгляд. Когда Миллисент развесила белье на трех веревках на солнце, ее спина разламывалась. Простыни вешать было труднее всего;
