Через три дня я катила в гости к Светлане Рахминской. Особняк и его владелица потрясли мое воображение. Гюльшахноз оказалась права: теперь, просыпаясь в ночи, я видела не смуглые узкие бедра турецкого паренька над моим распростертым телом, а зимний сад с экзотическими растениями под сводчатым стеклянным куполом подмосковного особняка.
Конечно, я не впервые сталкивалась с роскошью - новой отечественной или импортной, и знала все, что можно знать о комфорте на "уровне мировых стандартов". Но все это было как-то отдельно от моего уютного, старомодно-патриархального дома, каждый уголок которого хранил воспоминания об иллюзорном благополучии эпохи ГУЛАГа и культа личности, настолько заманчивом, как иллюстрации в "Книге о вкусной и здоровой пище", вышедшей в те годы. И, конечно, напоминая о семи годах нашей счастливо прожитой жизни. Эта квартира - в громоздком "сталинском" доме неподалеку от метро "Сокол" досталась мне от отца, переселившегося ко второй жене в Тбилиси. Владеть недвижимостью тогда ещё не разрешалось, поэтому мы устроили родственный обмен - отец, сохранив московскую прописку, "въехал" в коммуналку Баташовых, а мы с Серегой поселились в просторных хоромах, забитых книгами и вещами моего грузинского деда, до самой своей смерти не пожелавшего увидеть невестку, собственную внучку, правнучку, уже готовившуюся пойти в школу. Мама считала, что её бывший свекор давно и тяжело болен, находясь в психической депрессии. Отец придерживался мнения, что физические недуги ученого-сталиниста - следствие его духовной деградации. Он оставил на полях дедовских трудов весьма красноречивые замечания.
- Ты, Слава, книги деда не жги, не надо. У меня у самого руки чесались. Оставь - это позор и клеймо нашего рода. Пусть будут назиданием следующим поколениям, как бациллы чумы в пробирке. Потомки должны знать, чего следует бояться. - Сказал мне отец в последнем телефонном разговоре, связанном с передачей жилплощади. И добавил. - Поздравь внучку с первым сентябрем - она теперь школьница. Пусть узнает правду и о своем прадеде и обо мне...
Больше услышать голос отца мне не довелось. Мои родители развелись, когда мне было семь лет. Я почти не вспоминала об отце, забывшем про меня. И только став взрослой, я узнала от матери, что отец сознательно отстранился от нашей жизни. Он числился в диссидентах и не хотел омрачать благополучие дорогих ему людей. Сам же Георгий Каридзе взвалил на себя нелегкую миссию искупления грехов предков. Ни сам он, ни моя мать не хотели посвящать меня в подробности развода и каждый из них старался держаться подальше от семьи Баташовых. Увы, положение Сергея, окруженное туманом таинственной недоговоренности, не способствовало родственным контактам.
С начала девяностых голов, после того, как С. Баташов стал руководителем загадочного подразделения "Сигма", мы начали сказочно богатеть. В один прекрасный день, купив холодильник, кухонный комбайн фирмы "Симменс", а также японский телевизор с невероятно огромным экраном. я поняла, что совершила качественный рывок к совершенно иному уровню жизни. "Вольво", гараж во дворе, шубы, драгоценности, изящные бытовые безделушки я приобретала уже с легкостью и быстро вошедшей в привычку широтой, выбирая самое лучшее и дорогое. Тут же появилась потребность посещать элитарный дамский клуб, оснащенный хорошей релаксационной базой, проводить свободное время в экзотических путешествиях. мы смогли оплатить обучение дочери в старших классах прекрасной английской школы на территории Великобритании, а у меня появилось достаточно времени для докторской диссертации. Психотерапевт Баташова принимала в диагностическом центре "Евромед" всего два раза в неделю, отдавая все свободное время научной деятельности, эпизодическим курсам лекций в Институте психологии, а также приятному времени забот о любимом муже.
Совершенно непонятно, как это до сих пор мне не пришло в голову переоборудовать наше мемориальное жилище - этот "дом-музей ученого-историка эпохи культа личности". Наверно потому, что атмосфера старой московской квартиры очень нравилась мне, соответствуя идеальному образу, появившемуся после посещения Тайцевых. Эта уютная старомодность, обаяние погребенных иллюзий, ещё живущие в фильмах Александрова, Пырьева, и даже запах слоеных пирожков с курагой и изюмом - все обволакивало меня теплым коконом устойчивости, надежности, какого-то патриархального благополучия.
