Известие оказалось настолько ужасным, что оставило меня почти равнодушной - разум не мог смириться с жестокой необратимостью факта. Веселый, добродушный "качок" простился со столь любимой им жизнью, прихватив с собой главную надежду и гордость - старшего сына. В это невозможно было поверить. Разорваны на куски... С банановым тортом и предвкушением семейного субботнего обеда...
Я посмотрела на часы - увы, к церемонии погребения мне уже не успеть. Чиркнув записку Сергею, я положила её поверх делтого листочка. "Буду вечером. Уехала на кладбище. Целую". Написать эти несколько слов оказалось непросто. Здесь, как в правительственном меморандуме, имела значение каждая деталь. Я сократила эмоции до минимума и не подписывалась, т. к. не могла назвать себя ни бубкой, ни Славой. Очевидно, ни тем ни другим я для Сергея уже не была. Просто гражданка Лачева В. Г.
...Ассоль ждала меня у ворот кладбища, хотя я опоздала более, чем на час. Она была не одна - рядом, понуро опустив гордые плечи и сунув руки в карманы, безмолвно возвышался Аркадий. Поза усталости и печали была столь несвойственна этому человеку, что я узнала его только с метрового расстояния. Мы поздоровались. Заплаканная Асооль в черном креповом костюме с шифоновым бантом на затылке, уныло смотрела на букет роз в моих руках.
- Извините за опоздание, я прямо из Шереметьева... Это ужасно...
- Слава, супруга Игоря ждет нас дома. Мы должны помянуть беднягу. Прошу в мою машину. Твою отпаркуют к дому мои ребята.
В доме Рустамовых было пусто. Лишь две облаченные в траур молчаливые фигурки встречали нас возле накрытого стола - это были жена и мать погибшего. Я опускала глаза, не рискуя заглянуть в лица женщинам, потерявшим самых близких людей - не хотелось носить в своем сердце чужую боль: оно и так грозило разорваться от собственной. Но портреты в траурных рамках мне обойти не удалось - они стояли среди цветов - непривычно серьезный, броско-красивый, самоуверенный брюнет "кавказской национальности" и улыбающийся во весь рот мальчишка. Два передних зуба едва прорезались сквозь розовую десну, обещая вырасти крупными и здоровыми - на всю долгую жизнь. Я положила у портретов розы и молча выпила вместе со всеми заупокойную рюмку.
Мы незаметно покинули скорбный дом, весело глядящий на весеннюю лужайку двухэтажным нарядным фасадом. На газоне, возле качалки валялся футбольный мяч и чья-то футболка ждала хозяина на спинке плетеного кресла.
- Скоро сюда прибудут родственики и друзья - начнется настоящая панихида с плачем, речами и клятвами отомстить. - Объяснила Ассоль. Аркадию разрешили пройти церемонию отдельно. Ну, и нам заодно, как близким подругам. - Она философски вздохнула, давая понять, что смерть примиряет вражду и усмиряет ревность, поскольку она - превыше всего. - А мне, как назло, все его анекдотики в голову полезли... Помните, про новых русских? Воспоминаний не получилось. Мы притихли, сраженные не столько скорбью, сколько растерянностью. Умудренный жестоким опытом ум, относивший подробные происшествия к рангу заурядных примет современности, никак не мог примирить со случившимся чувства. Они бунтовали, взывая к отмщению.
- Ну вот, ты почти дома. Извини, что не провожаю, я должен вернуть Славу мужу. - Аркадий притормозил у Аськиного подъезда. - Постарайся уснуть, детка.
Мы ехали молча, только возле Белорусской площади я вспомнила, что не назвала Аркадию адрес. А он и не спрашивал.
- Не хочешь посидеть полчаса в кафе? Здесь вместо шашлычной уютный уголок обставили. - Нарушил паузу Аркадий.
- В другой раз. Я совершенно выбита из колеи. Домой надо.
- Тогда постоим пять минут у обочины. Я ведь специально проводить тебя напросился. - Аркадий остановил машину, вышел и, открыв дверцу, предложил мне занять место рядом с ним. - Так будет проще разговаривать. Сколько мы не виделись? Восемь месяцев?.. За это время можно ребенка выносить. А я никак не приду к определенному решению. Но недавно решился... - Он развернулся ко мне и оценивающе оглядел, прикидывая, выдержу ли я его сообщение. - Уставшая, испуганная, печальная...
