— Идолопоклонники, — из-под кустистых сердитых бровей дока бросил взгляд на шестилучевое колесо, которое венчало острие колокольни, — поклоняются своему Роду. Нет большей самонадеянности, чем создать себе бога по своему собственному образу и подобию. Все человеческие измышления ничто перед безмерностью всеобъемлющего неба.
— Я понимаю, — кивнул юноша. Переминаясь с ноги на ногу, он не выказывал других признаков нетерпения, хотя, разумеется, это краткое изложение тарабарской метафизики не было для него новостью.
Покорность ученика не смягчила доку.
— Ты согрешил в сердце своем тоской, и я налагаю наказание: три круга со средним камнем.
Юлий склонил голову.
Легкие, как чулки, штаны и коротенькая курточка без ворота, скроенная из белых и красных полотнищ, не мешали двигаться и не скрывали стройного и соразмерного сложения юноши. Но тарабарские взгляды на природу красоты не допускали одежд во время гимнастических упражнений: человеческое тело должно быть естественно и свободно. За распахнутыми в заросли малины воротами острога Юлий разделся донага и, перебрав несколько валявшихся на утоптанном пятачке камней, примерился к одному из них. Чуть в стороне, усевшись на полусгнившем пне с рукописной книгой в руках, приготовился исполнять обязанности наставника Новотор. Несмотря на жару, он был в плоской темной шапочке с опущенными ушами и довольно плотной шерстяной рясе.
Без лишних слов Юлий вскинул на плечо камень и пустился тяжелым бегом по хорошо выбитой тропе, которая огибала острог кругом. Буйная поросль розовых и сиреневых, необыкновенно ярких соцветий кипрея, раскинувшаяся на огромных пространствах вокруг города как сплошное, засеянное щедрой рукой поле, поглотило юношу. Старик опустил глаза в книгу.
Но он чутко прислушивался, и когда четверть часа спустя ровный тяжелый топот и мерное дыхание возвестили о появлении обогнувшего город бегуна, встретил его внимательным взглядом. Взгляд этот ясно показал бы тому, кто умеет видеть, что никакие книжные изыскания не могли заменить доке живого ученика.
— Брось камень, — разрешил он, не смягчаясь голосом.
Юноша лишь мотнул головой и протопал, отдуваясь, дальше. Обильный пот обливал его скользкое смуглое от солнца тело. Плечи покраснели, потому что он перекладывал страшно неудобный и тяжелый камень туда и сюда. Отчетливые мышцы рук и стана еще резче обозначились на сразу как будто исхудавшей плоти.
— Брось камень! — крикнул старик вдогонку.
Его высохшее лицо, казалось, не способно было уже сложиться в улыбку. Но взгляд затуманился необыкновенным, почти что нежным выражением, противоречащим суровому, даже несчастному складу губ. Потом ученый хмыкнул, словно бы спохватившись, и опустил глаза в книгу.
Второй круг потребовал больше времени. Бег Юлия был неровен — мелкий, требующий усилия шаг накатом. Наставник промолчал на этот раз. Юлий, стряхнув с бровей брызги пота, глянул на учителя и снова уставился вниз на тропу, не поднимая глаз. Мухи и мошкара следовали за ним роем.
Когда юноша бросил, наконец, камень, завершив третий круг, он заходил, судорожно вздыхая разинутым ртом.
— Что ты чувствуешь? — спросил старик.
— Утомление, — заглатывая воздух, отвечал ученик, — но при каждом шаге меня подбрасывает вверх, словно некая сила понуждает меня взлететь.
— Прошла ли тоска?
Юлий походил еще, чтобы обдумать ответ.
— Напрасно было напоминать. Теперь можно ждать, что она вернется.
— Сотвори молитву духовного обращения.
— Хорошо, учитель.
У колодца Юлий вылил на себя три ведра холодной воды и, обсохнув на солнце, окончательно пришел в себя. Потом в полутьме просторной, с маленькими окошками горницы он взялся за бумагу и перо.
Молитва духовного обращения звучала в переводе на слованский язык так:
«Великое Небо, ты объемлешь собой все, что только есть на свете. Своим чередом ненастье сменяет вёдро, восходит солнце, звезды знают свои места. Рождению сопутствует смерть. Человек и печалится, и ликует, и так будет всегда в неизбежном коловращении миров. И значит, я ничтожная пылинка перед тобой, о Небо, не смогу избежать общего закона. Понимая это, я спокоен, ибо все, что будет, своим чередом и придет. Но я не стремлюсь поторопить грядущее, ибо счастье так же преходяще, как и несчастье. Счастье обернется горем, а горе обнаружит себя, как меньшее зло среди возможных. Чего же роптать?
