– Не смею томить вас догадками, господин полковник… Ах, простите, Павел Христофорович… – смущённо поправила себя «Даная». – Моё имя – Елизавета Кшесинская… (по залу пробежал ропот: все знали, что господин Кшесинский – министр финансов Польши)…а господин, сопровождающий меня, – барон фон Нагель, мой жених. Мы только что прибыли из Петербурга, – мелодичным голосом продолжала чаровница, – и перед отъездом обещали графу Бенкендорфу, что непременно поздравим вас со столь знаменательной датой и преподнесём от его имени скромный подарок…
Барон фон Нагель тут же, не дав юбиляру опомниться, извлёк, подобно факиру, из кармана новомодного сюртука небольшую коробочку и открыл её. В сиянии хрустальных люстр содержимое коробочки вспыхнуло, словно звезда на ночном небе.
– Ах, милейший Павел Христофорович, – вновь заговорила госпожа Кшесинская, – позвольте мне, – изъяв что-то из коробочки, она шагнула к хозяину дома, – собственноручно прикрепить сию заколку к вашему галстуку. Назовём её… ну, например, «а-ля Бенкендорф»!
Гости поддержали госпожу Кшесинскую дружными аплодисментами.
Эйлер, взволнованно откашлявшись, с чувством произнёс в ответ:
– Благодарю вас, господа! Сей подарок мне приятно получить вдвойне, поскольку он, во-первых, исходит от моего непосредственного начальства, а во-вторых, поскольку я получил удовольствие видеть вас, сударыня…
Госпожа Кшесинская улыбнулась, взмахнула ресницами, и полковник буквально затрепетал от её взгляда.
– Вы позволите? – спросила обольстительница, приблизившись, дабы приколоть бриллиантовую заколку к галстуку юбиляра.
Эйлер утонул в тончайшем аромате её духов, пышная грудь Кшесинской изрядно волновала… Павел Христофорович ощутил прилив желания и, едва сдерживаясь, дабы не припасть к сей роскошной груди в страстном поцелуе, сказал:
– Конечно, сударыня! Только, прошу вас, осторожнее! Иначе раните меня булавкой прямо в сердце!..
Гости, оценив двусмысленность шутки, засмеялись. Барон фон Нагель лишь скупо улыбнулся. Он вообще был немногословен.
* * *
Эйлер и соблазнительная Даная лихо выплясывали польку. Гости любовались грациозностью дамы и удивлялись полковнику: казалось, он совершенно потерял голову! Однако никто не осуждал именинника: ни женщины, ни (тем более!) мужчины.
Когда гости пустились отплясывать мазурку, барон фон Нагель, всеми незамеченный, покинул зал и направился к выходу. В дверях к нему подошёл лакей и, поклонившись, вежливо поинтересовался:
– Господин желает уйти?
– Нет, нет, любезный… Я всего лишь хочу подышать свежим воздухом. К тому же вот-вот должен подъехать один мой знакомый виконт… Он тоже намеревался засвидетельствовать почтение хозяину дома.
Лакей ещё раз поклонился и отошёл.
Барон фон Нагель вышел во внутренний двор, где его тотчас обдало свежестью и прохладой. Однако он явно был слегка возбуждён, поскольку даже не заметил этого.
Фон Нагель неспешно прошёлся по двору, вымощенному булыжником, краем глаза отметил исправную каретную и недавно возведённые хозяйственные постройки. Подойдя к воротам, долго смотрел на улицу, словно желая как можно лучше разглядеть открывшийся перед ним вид. Панорама взору предстала самая наивыгоднейшая: Моховая улица практически прилегала к Кремлю, со двора отчётливо были видны его башни и стены.
Совершив ознакомительный променаж, барон остался доволен. Он извлёк из кармана атласного жилета золотые немецкие часы: время близилось к семи вечера. А вот и долгожданный цокот копыт – к дому Эйлера приближался экипаж.
Барон обратился к привратнику, поведав ему ту же «легенду», что и лакею. Сомнений у привратника не возникло, и экипаж въехал во двор. Барон, отворив дверцу, расплылся в улыбке:
– Прошу вас, господин Синклер!
Из пролётки вышел сухопарый человек, облачённый во всё чёрное. Покрутив головой, несколько напоминающей журавлиную (ибо была подхвачена чрезмерно высоким и жёстким воротником), он изрёк по-английски: «Very good!», а затем добавил на ужасном русском:
– Ошен хорош… Кремл…
– Да-да, господин Синклер, только вот он – Кремль! – барон развернул англичанина в нужном направлении.
