Анна Федоровна быстро берет с соседнего стола известную тогда лишь в славянофильских кругах, но потом довольно популярную книгу крайне националистического направления (труд Н. Я. Данилевского "Россия и Европа" Т. Б.) и начинает ее гневно перелистывать; но негодование мешает ей найти нужное место, и она с шумом бросает книгу.
- И какая глупая, ребяческая вера в пустые слова! Вы думаете, что образование перестает быть образованием оттого, что вы назовете его "европейничаньем"! Как будто существует еще какая-то другая образованность, другая наука кроме европейской! Если у вас есть свое, не европейское, покажите поскорей. А если ваша самобытная русская образованность состоит только в том, чтобы бранить Европу, то я вам скажу, что это только надувательство и преступление против отечества".
Глава IV. Финал
1
Владимир Соловьев в приведенном выше тексте говорит немного дальше, что хотя "живые и остроумные выходки Анны Федоровны" его "и интересовали, и забавляли", но он не разделял тогда ее точку зрения, потому что "сам был отчасти жертвою того, что она называла в гневе "надувательством" и что в действительности было искренним увлечением умов, невольно поддавшихся стихийной силе национального самолюбия и самомнения". Духовная и умственная эволюция Соловьева протекала очень сложно; он не был ни западником, ни славянофилом, хотя и постоянно соотносил свою позицию с этими двумя полюсами русской мысли. Зрелое и позднее славянофильство Соловьев подвергал критике, которую А. Ф. Лосев называет "убийственной и местами ошеломляющей". С другой стороны, он никогда не отрекался от своей "генетической связи" со старым славянофильством, убеждениями Хомякова, Киреевских и Аксаковых. Говоря об этой преемственности, Соловьев даже начинает утверждать, что теории Данилевского и Леонтьева не имеют ничего общего со славянофильством, хотя и сам устанавливает следующие "родословие": "Хомяков роди Данилевского, Данилевский роди Леонтьева и иже с ним".
Взгляды Данилевского и Леонтьева в самом деле очень своеобразно соотносились с классическим славянофильством. Данилевский первым попытался избавить славянофильство от дилетантского налета свободного художества, поставить его на научную почву. Главную его книгу "Россия и Европа" называли "катехизисом славянофильства"; но в его интерпретации это учение, выиграв в своем теоретическом обосновании, при этом сильно проиграло в некоторых других отношениях. Данилевский был трезвым ученым-естественником, и свои славянофильские убеждения он стремился изложить столь же аргументированно и систематически, как любую другую научную теорию. К нациям он подходил так, как к биологическим видам, называя их "культурно-историческими типами" и рассматривая по отдельности или во взаимодействии друг с другом. Единое человечество, движущееся по пути прогресса, было для Данилевского пустой и вздорной абстракцией. Он признавал только частные, отдельные цивилизации, зарождающиеся, проходящие свою юность, зрелость, дряхлость и наконец гибнущие. То же самое явление он видел и в животном и растительном царствах, замечая, что "в сущности, это остарение, одряхление целых видов, родов и даже отрядов не более удивительно, чем смерть отдельных индивидуумов". Это сопоставление, довольно очевидное, обосновывало давний тезис славянофилов о том, что Россия и славянство, как более молодой "культурно-исторический тип", должны прийти на смену европейскому романо-германскому миру - точно так же, как сама новая Европа некогда пришла на смену миру античному.
Книга Данилевского снабжена огромным и очень обстоятельным научным аппаратом, который, однако, устарел раньше всего в его творчестве (впрочем, главная его идея оказалась довольно плодотворной и благополучно дожила до наших дней, воплотившись в теории этногенеза Л. Н. Гумилева). Натуралистический подход Данилевского не всегда проводился им последовательно и нередко служил только ширмой для его политических высказываний. Очень трудно было обосновать самобытностью славянского культурно-исторического типа и необходимость освобождения Константинополя, и учреждение Всеславянского союза, с присоединением к нему греков, венгров и румын, и уничтожение польской народности (которой предстояло слиться с русской, раз уж она не может отказаться от своего западничества и католицизма). Данилевского сильно критиковали как за эти вольности, так и за недостатки собственно научного изложения: произвольность разбиения на культурные типы, искусственность их обособления, недооценку общечеловеческих объединительных начал. Владимир Соловьев порицал его за "умственную беспечность", утверждая, что "Россия и Европа" - это не более чем "литературный курьез"; С. Н. Трубецкой называл Данилевского "славянофилом в зоологии и зоологом в славянофильстве". Данилевскому так и не удалось придать славянофильству научную убедительность: оно по-прежнему оставалось, так сказать, вероучением, несмотря на весь солидный исторический и политический материал, привлеченный автором "России и Европы" для иллюстрации своих взглядов. Однако даже если встать на точку зрения Данилевского, приняв на веру главные его тезисы, то и тут результат достигался намного менее эффектный, чем раньше, в случае с классическим славянофильством. Старые славянофилы считали, что Запад - это последнее слово мировой цивилизации, высшая точка исторического развития, величайший плод многовековых усилий всего человечества. Именно такой Запад должна была сменить Россия на всемирно-исторической арене после того, как "Европа высказалась вполне", по словам Ивана Киреевского. Сознание этого будущего величия России, наследницы и преемницы колоссальной западной цивилизации, заставляло сладко замирать сердце каждого русского, веровавшего в славянофильские догматы. Данилевский же превратил эту грандиознейшее событие мировой истории в заурядную смену одного культурного типа другим, переход от романо-германской культуры к славянской. Утверждая, что такие метаморфозы постоянно происходят в исторической жизни народов, он не смог добавить тем самым убедительности славянофильским построениям, но лишил их ореола таинственности и эпохальности.
