Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика - страница 46

Что же до мнения Троицкого. С одной стороны, похвально — он не изменяет формационному подходу в оценке глобальных явлений истории. Но если посмотреть с другой стороны — он стал явным заложником марксистских постулатов, оговоримся, не самых худших при объяснении исторических процессов. Поэтому попробуем задать несколько вопросов и проанализировать их. Даже не будем обсуждать актуальную сегодня проблему из теории борьбы общественно-экономических формаций, почему «передовой» социалистический строй (а история давала ему шанс в отрезок из 70 лет) так и не победил отвратительный и сладко загнивавший капитализм.

Если вернуться к формационному противостоянию начала XIX столетия, то можно поставить следующие вопросы. Если Франция являлась тогда передовой капиталистической страной, а сам Наполеон олицетворял прогрессивные идеи (в военном деле уж точно — самые новаторские и передовые), то почему, в столь короткие сроки, идя от победы к победе и добившись господства в Европе, его «звезда» так быстро закатилась? Какая такая социально-политическая сила позволила ему «вырвать поражение из рук победы»? Если капитализм более прогрессивный строй, чем феодализм, то почему буржуазная Франция, находясь в зените своей военной славы, в конечном итоге потерпела поражение от дряхлеющих феодальных монархий Европы? Может быть, прогрессивный европейский капитализм на какой-то период заблудился в дебрях времени? Или имперское бремя для Наполеона оказалось непосильным? Отвечая на поставленные вопросы, сразу можно предположить, или европейский феодализм еще не исчерпал свой потенциал (смог же он одолеть в итоге одного из лучших полководцев в мировой истории), или что-то тогда было не так в буржуазной «консерватории» наполеоновской империи. Думаю, в такой постановке оба предположения правомочны.

Во французской литературе встречается утверждение одного из самых маститых в прошлом биографов Наполеона известного историка и члена Французской академии Л.А. Тьера. Он, говоря о 18-м брюмере, заметил, «что по способу, как человек овладевает властью, можно судить, как он ею будет пользоваться»^>{125}. Как известно, Наполеон Бонапарт взял власть при помощи воинской силы или посредством государственного переворота, роялисты бы сказали — путем грубой узурпации. Поэтому даже не появляется тема для дискуссий, как узурпатор стал императором. Механизм этого хрестоматийного явления (как проявления бонапартизма) — построение института единоличной власти на развалинах предшествующих либеральных и демократических учреждений, неоднократно описан и поэтапно разобран в исторической литературе. В данном случае вполне закономерно может возникнуть другой вопрос, связанный с очень быстрой эволюцией честолюбивого генерала с революционным прошлым — почему сын бедного корсиканского дворянина, став французским императором, так старался адаптировать себя и свою империю к рамкам старой феодальной Европы? Как-то уж очень быстро забылся один из главных лозунгов французских революционеров — «Смерть королям!» Как не крути, а провозглашение империи — это возврат к монархической (наследственной) форме правления, больше свойственной феодализму, а отнюдь не капитализму[105]. Три родных брата, сын и шурин по его назначению стали королями[106] (и даже менялись тронами по его приказу), пасынок — вице-королем, маршалы — герцогами и князьями, а германские курфюрсты и герцоги, доказавшие свою преданность императору, но его распоряжению и из его рук удостоились королевской короны. А активная семейная матримониальная политика Наполеона — брачные альянсы его родственников с августейшими коронованными особами, потомками древних домов Германии и Италии?[107] А повторный брак Наполеона на австрийской эрцгерцогине Марии-Луизе? Что это, как не явная попытка войти на равных в семью феодальных европейских государей, а также откровенное желание стать родоначальником новой легальной династии правителей европейского континента? А сколько сил французская дипломатия потратила на то, чтобы титулы самого Наполеона были признаны всеми континентальными государствами, хотя чаще всего это происходило после побед французского оружия. Если же открыть биографические справочники, то без особого труда можно заметить, что подавляющее число французских генералов и высших гражданских сановников того времени получили (отнюдь не по происхождению) титулы баронов и графов империи в 1808—1814 гг. Не подсчитывал, но интуитивно можно предположить, что баронов и графов во Франции в тот период было больше, чем в России. А ведь феодальное титулование явно нарушало провозглашенный революцией принцип «равенства» — новое дворянство поднималось над простыми гражданами. Да и другие, некогда популярные лозунги («война дворцам», «смерть аристократам») были полностью преданы забвению. Бежавшие от ужасов революции «недорезанные» французские дворяне охотно принимались Наполеоном на службу, особенно на придворную. Ему явно льстила сама мысль, что его будут окружать тесной толпой носители старинных аристократических фамилий, занимавших почетные первые места в летописях королевской Франции