Rossija (reload game) - страница 63
Вот мелькнула в толпе знакомая рожа — волосья дыбом, морда в грязи, голые плечи в синяках: Николка, будь он неладен… Годунов, вздохнув, приготовился к обычной пантомиме. Сейчас юрод начнет орать, крутиться, выть по-волчьи, а кончит тем, что Богородица на небеси плачем изошла по какой-нибудь вдовице…
Но Николка удивил: не тратя времени на представление, он бухнулся на колени и восплакал на всю площадь:
— Батюшка-свет наш, Борис Феодорович! Век за тебя Богородице молить стану, дозволь только слово молвить!
Годунов опешил. Таких слов от Николки он отродясь не слыхал, да и никто доселе, пожалуй, не удостоился…
— Помолись за меня, бедный Николка! — со всей ласковостью ответствовал он. — И говори свое слово, ничего не бойся.
— Батюшка-свет наш Борис Феодорович! — громко и отчетливо повторил юродивый. — Христом-Богом молю тебя: вороти из ливонского плена воеводу Шестопалова!
— Че-ево-оо?! — Годунов ушам своим не поверил.
— Батюшка-свет! Вороти воеводу Шестопалова! — закричала баба в толпе.
— Вороти воеводу! — поддержал ее мужской голос. — Он за нас кровь проливал!
— Вороти воеводу! — грянуло со всех сторон. Работали четко, слаженно — но вот кто?
— Это — не наши, вот как Бог свят!.. — истово перекрестился рында и растерянно засигналил алебардою.
Группа скандирования подняла вой, свист, грёгот — но и сквозь него прорывалось: «Вороти воеводу!»
Оставалось одно — временное тактическое отступление.
— Разберемся! — закричал Годунов, успокоительно помавая тяжелыми рукавами охабня. — Разберемся!
— Вороти воеводу!! — грянуло в ответ.
«Вот так тАк… — переосмысливал ситуацию боярин, ретируясь с Красного крыльца. — Похоже, дело принимает социальный оборот…»
В Святых Сенях уже переминался с ноги на ногу начальник пиар-отдела, сильно сбледнувший с лица.
— Выяснить, что за люди! — бросил ему на ходу Годунов. — И справку мне по этому Шестопалову, немедля!
О Шестопалове он слыхал доселе лишь расхожее — «трус и дурак». Оказалось — дурак-то дурак, но свои полста в день всегда имеет, а главное — делится ими, не жмотничая, с присными и опричными; «трус» же он лишь в том смысле, что никогда не гробит своих солдат попусту, ради стратегических штабных причуд. Он имел привычку опаздывать к началу боя, в атаку и сам не лез, и людей особо не гнал, но зато к грабежу и дележке трофеев всегда поспевал в числе первых. За всё за это воины, понятное дело, почитали его отцом родным — а тут прошел слух, что воеводу можно выручить, и зависит это от Годунова. Кричальщиками же в толпе оказались сами стрельцы из Шестопаловского полка, выборные: «Пришли за воеводу своего постоять, с чадами и домочадцами, а на Николкины услуги они там всем полком шапку по кругу пускали».
Годунов только крякнул, чеша в потылице. Социальный оборот, как и было сказано, а главное — все стрЕлки переведены лично на него, и это, по-английски говоря, нот гуд…
Ближе к вечеру Годунову случилось зайти в бывшую Соборную палату, ныне — приемную Владимира Владимировича. Место это — мрачное, с заложенными кирпичом оконными проемами и закопченным потолком — боярин сильно недолюбливал, но дела есть дела. В данном случае надо было уточнить совместную позицию против пименовских, которые протянули лапы куда не следует.
Влад-Владыч пребывал в хорошем настроении. Вопросики порешали быстро и результативно. На прощание Борис Феодорович рассказал про Николку и прочих — умолчав только про Бельского.
— Рюсский народ гаварыт: нэ имэй ста рублэй, а имэй ста друзэй, — кивнул Цепень. — Это очэн правыльные слава. Шэстапалов — плахой ваэвода. А чэлавэк — хароший.
— Насколько я слыхал, — поморщился Годунов, — он трус и дурак, да и вор в придачу, если разобраться.
— Я нэ сказал — хароший чэлавэк! Я сказал — чэлавэк хароший. Это савсэм разные вэщи. Рюсский язык панымать нада! — наставительно воздел перст Влад-Владыч. — А нащот «дурак» — я тэбэ один умный вэщь скажу. Бываэт так: дурак, дурак — а умный. А бывает так: умный, умный — а дурак. Дурак-дурак при мнэ дэсят лет слюжит, а на кол нэ садытся. А умный-умный чэрэз нэделю ужэ на калу сыдыт и крычит. Горэ ат ума… — вздохнул он.
