— Обоим предыдущим своим владельцам она удачи не принесла, мягко скажем. Рискнем попробовать — любит ли бог троицу?
— Да ты, никак, суеверен, Всеволод Владимирович? — рассмеялся боярин.
— Как и любой человек моей профессии.
— Ну, распорядись ей тогда как знаешь: продай, подари… подбрось кому… Ладно, у нас тут еще одно дельце осталось. С крестником-то этим твоим, Серебряным — что делать станем?
— Борис свет-Феодорович! — полковник явно воспринял вопрос по-своему. — Есть враг, и есть предатель — это разные вещи, совсем. Так вот, Серебряный — враг, и заслужил честную солдатскую смерть: от топора. Я так думаю.
— Ходатайствуешь, значит, за него? — поощряющее улыбнулся триумвир.
— Так точно, боярин.
— Он тебе нравится, — задумчиво произнес Годунов, на сей раз без тени улыбки. — Чуешь в нем своего…
— Да, боярин. Легли бы карты чуть по-иному тогда, в 52-м — и я вполне мог оказаться на его месте, а он — на моем…
— Интересная мысль, — прищурился триумвир. — Смелая, и даже дерзкая!.. Слушай, а давай так и сделаем!
— О чем ты, боярин?
— Я принимаю твое ходатайство, полковник. Пускай живет!
— В каком смысле?!
— В прямом: мы согласимся на предложенный теми обмен.
— Но это же…
— Да, очень надеюсь, что у них там мозги переклинит так же вот, как у тебя сейчас, — ухмыльнулся в бороду Годунов. — Пусть-ка он возвратится на ту сторону как якобы наш человек! Впрочем, они наверняка всё равно его казнят по итогам операции — зачем нам делать за них еще и эту работу?
Триумвир помолчал, давая Вологдину время переварить идею, высказанную как бы от его имени, а потом продолжил — в высшей степени серьезно:
— Ладно, я тебя вызвал, как ты наверняка догадался, не ради всей этой ерунды. Мне очень-очень не нравится то, что творится на Лубянке. И для государства нашего ЭТО — как бы не поопасней Ливонского вора… Вот я и хочу поручить тебе пригляд за этими ребятами: учинить, если так можно выразиться, внутри Особой контрразведки — Совсем Особую контрразведку, в твоем новом, полковничьем, лице. Что скажешь, Всеволод Владимирович? Чем рискуем — сам понимаешь…
— Это просто наша работа, боярин.
— Тогда заканчивай поскорее с этим дурацким обменом — и приступай к делу.
* * *
— Шесть тысяч цехинов? И это всё, что вы можете мне предложить?
— Батюшка, век за тебя молиться будем!
— За меня митрополит Московский и всея Руси нынче молится. Что получше есть?
— Икона чудотворная…
— Не интересуюсь.
— Обижаешь ты меня, боярин, последнее у старухи отъемлешь.
— По глазам вижу — не последнее. Мне еще делиться.
— Ну, разве медяки какие наскребу… может, до семи дотяну. Согласен?
— Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон — слыхала?
— Без ножа режешь. Это же сыночка мой! Уморят они его там, как есть уморят…
— Вот именно.
— Не в обиду сказать, однако же и ненасытен ты, боярин!
— А ты почем знаешь? Может, я все те деньги на богоугодные дела оставлю?
— Ну ежели на богоугодные, пусть так и будет — еще пятьсот сверху добавлю. Последнее отдаю, только помоги.
— Не морочь мне, мать, голову. Сказал же двадцать, значит — двадцать и будет. Нет мне смысла за такое браться из меньшего.
— По ветру дом наш пускаешь. Родню всю нашу пустошишь, дев невинных бесприданницами оставить желаешь… Ну вот давай так — девять. И, раз уж на то пошло — половину вперед.
— Ты, Павла Петровна, главного не поняла. Мне делиться придется, какая половина? Всё, всё выкладывай.
— Ну раз ты так говоришь, значит, договорились — девять, по слову твоему…
— Не было такого слова, я говорю — пятнадцать, не менее. Ну скину я тысячу, тебе от того легче станет? Хорошо, скину. Ну две. Но это край.
— Мы со всей родни собирали. Все лари выскребли. Едва девять тыщ счётом набрали. Вот те крест святой. Дальше — только сережки да мониста продавать. Пощади, Борис Феодорович!
— И что, всё цехины?
— Не гневись, боярин — половина. То злато крымское, с бою взято… Остальное, не обессудь… разное.
— Но — золото?
— Злато. Счётом возьмешь али весом?
— Счётом. Деньги-то небольшие, а вот хлопот… Ну да что поделать с вами. Жалко мне тебя, Павла Петровна. Сын всё-таки. Так уж и быть. Десять. Что сейчас не досчитаюсь — должна останешься. Это мы завтра бумажку подпишем. И еще скажу: как воевода возвернется — разговор у нас с ним будет
