— Так. Свидетель, вам знаком этот человек?
— Конечно! Это ж и есть Никита Романович, командир мой!
— Обвиняемый Серебряный, у вас есть вопросы к свидетелю?
— Нет.
— Свидетель предвзят, сводит с вами счеты, или что-нибудь вроде?
— Нет.
— То есть вы подтверждаете показания своего подчиненного, что участвовать в рейде за Шексну на Медовый Спас 57-го года вы не могли никак?
— Нет.
— Ну как же так, обвиняемый? Где же логика?
— Где-где… В Кара-Ганде!
— Никита Романыч!! Я… я что-то не то?..
— Да, удалите уже свидетеля из зала заседаний!
Извлечение воеводы
Как известно, «хороший человек это не профессия»; это — дилетантство.
Евгений Лукин
От сотворения мира лето 7068, сентября месяца день тридцатый.
По исчислению папы Франциска 8 октября 1559 года.
Москва, Кремль.
В смутном каком-то душевном состоянии пребывал весь нынешний день боярин Годунов: хотелось то ли водки с груздями, то ли епитимьи, то ли того и другого разом. Нет, с Курбским, вроде бы, разобрались наилучшим образом; мало того — впереди замаячил еще и совершенно не предусмотренный планом бонус! Но вот это-то странным образом и напрягало…
Будучи по натуре шахматистом, а не картежником, он привык расчислять свои комбинации ни на что, кроме ума своего, не полагаясь, а к случайностям — даже если те, на первый взгляд, идут на пользу делу — относился с подозрением, сразу норовя разглядеть за ними подвох. Здесь, однако, никаких подвохов, с какой стороны ни глянь, не просматривалось — и именно эта непонятка лишала боярина душевного равновесия. Поскольку и отказаться, из предосторожности, от того нечаянного бонуса было тоже нельзя: пацаны такого не поймут! И дело тут вовсе не в жадности, а в решительной невозможности показать себя — и прослыть на том! — лохом, что упустил плывущие прямо в руки деньги, шарахнувшись от собственной тени.
…В Особом трибунале-то всё прошло без сучка и задоринки — доказательства, собранные Особой контрразведкой, были поистине убойные. Курбский по ходу процесса держался молодцом: поначалу лишь надменно усмехался — «Ну, валяйте: какие ваши доказательства?», а после судебного эксперимента с проявляющейся, а затем исчезающей тайнописью он оглядел в упор всех собравшихся и с какой-то горькой отрешенностью произнес: «Вот, значит, как… Ну, стало быть, ваша взяла!» Никаких объяснений на сей счет он давать не стал — да и что тут, собственно, объяснишь? Шах и мат…
Приговор тут же и зачитал прокурор Трибунала Шереметев (поставленный на это место за пустоголовость и зычный голос) — по бумажке, написанной в Особой контрразведке:
— Подсудимый Курбский! Трибунал считает доказанным, что вы вступили в сношения с врагом, лично с Ливонским вором, обмениваясь с тем тайными посланиями, написанными невидимыми чернилами… э-эм-ммм…
На этом месте он запнулся и вопросительно обратился ухом к сидящему одесную майору Вологдину, возглавлявшему расследование, после чего воспрял и продолжил:
— …Невидимыми чернилами пендель-тинте типа, между строчек своей, ведшейся для отвода глаз, полемической переписки. Состав означенных чернил полностью совпадает с теми, что передавала вам, через вашего стремянного Шибанова, секретная служба Ливонского вора. Содержание ваших посланий, легко реконструируемых по ответам Ливонского вора, составляли высшие государственные и военные тайны Московского Царства. Трибунал также считает доказанным, что якобы перебежчик князь Серебряный является действующим агентом секретной службы Ливонского вора. Лживость свидетельств означенного Серебряного о начале утечек информации еще до вашего появления в Москве доказана, и они квалифицируются Трибуналом как попытка с негодными средствами создать для вас фальшивое алиби. Подсудимый, если есть причина, по которой вам не должен быть вынесен смертный приговор, назовите ее сейчас.
Вот тут Курбский, как будто очнувшись, обвел помещение взглядом почти осмысленным и спросил:
— А это как?
Снизошел Цепень. Вертя в руках свою трубочку, он растолковал:
— Это просто такая формула судапраизводства, Андрэй Мыхайловыч. Нычэго садэржатэльнава за нэй нэ стаИт…
