— Ну, вот что, — сказал Бобнев, когда мы подрулили к предварительной линии. — Давай-ка еще один полетик по кругу!
Сделали еще полетик. На душе моей — сияние. И только когда Бобнев сказал: «Вылезай», я очнулся от сказочного сна. Ведь меня же Ермолаев дал на отчисление!..
В самолет садится Чуднов. Ермолаев на меня не смотрел, стоял в стороне с сумрачным лицом, и ребята к нему, боялись подходить.
Наш самолет, сделав круг, заходил на посадку. Вот он подошел к земле, выровнялся и, вместо того, чтобы плавно подойти еще пониже, стал взмывать вверх. Да ведь он же сейчас упадет!.. Но мотор гавкнул, заработал на полных оборотах, и самолет, угрожающе покачавшись на пятиметровой высоте, ушел на второй круг.
И второй заход такой же. Рядом стоял Рыбалко и с интересом наблюдал.
— Куда! Куда тянешь?! — закричал он, будто Чуднов мог его услышать. И когда самолет опять ушел на второй круг, безнадежно взмахнул перчаткой. — Высоко выравнивает. Боится земли.
Не выпустили Сашу, сказали — «возить».
Потом Бобнев сделал три полета с Крутовым и вылез, а вместо него сел командир отряда Носков, суровый, молчаливый, в темных очках.
К концу полетов приехал комэска на велосипеде и сделал несколько взлетов и посадок с ребятами, в том числе и с Крутовым, а утром следующего дня Сергей собрал свои пожитки. Отчислили. А меня пока что эта чаша миновала.
И на следующий день я опять полетел с Бобневым. Потом с Носковым, и потом уже, к концу полетов, сел в кабину комэска Гаспарьян. Взмахнул перчаткой:
— Давай! Полет по кругу.
И почти весь полет молчал, только после третьего разворота раскричался:
— Кто так делает коробочку? Тебе водовозом быть, а не летчиком! Угол упреждения кто будет держать?!
А мне уже было все равно, как меня отчислят, с хорошей коробочкой или с плохой, и я не старался и как-то даже чувствовал себя спокойно.
Сели. Зарулили. Жду приговора. Опять взмах перчаткой:
— Давай еще! — голос строгий-строгий.
Сделали еще полет. Сели. И какого черта он меня терзает? Весь полет молчит, не ругается, значит, нечего сказать?
Подруливаю к предварительной линии. Гаспарьян молчит. Что-то возится в кабине. Поднимается. Вылезает. Опять возится. Вынимает подушку…
Что это?! Я не верю своим глазам.
Нет, не может быть! Не может!
Гаспарьян спрыгивает с крыла, показывает мне два растопыренных пальца: «Два полета по кругу».
И мне вдруг стало страшно. Впереди никого нет! Кабина пустая! Сделаю ошибку — кто исправит?
Беру себя в руки. Осторожно выруливаю. Прошу старт. Стартер подмигивает мне и взмахивает флажком.
Взлетаю. Набираю высоту. Гудит мотор, свистят расчалки, и ветер сзади бьет по шлему. Сто метров! Сбавляю обороты, плавно отжимаю ручку, делаю первый разворот. Вывожу. Прошел немного — пора! Делаю второй разворот. Триста метров. Перевожу машину в горизонтальный полет и тут уже набираюсь духу — посмотреть в переднюю кабину. Да, действительно — никого нет! Я один! Я веду самолет. Сам! Внизу — железная дорога. Поезд идет. Товарный. Речка Елань. Наш палаточный городок. Горизонт в сиреневой дымке. На аэродроме что-то изменилось. Ага, кончились полеты, машины рулят домой.
Делаю третий расчетный разворот, не отрываясь смотрю на посадочное «Т». Пора! Убираю обороты мотору, перевожу самолет на планирование. Делаю четвертый разворот, строго выдерживаю скорость. Земля ближе, ближе. Цепко держась взглядом за землю, плавным движением ручки выравниваю машину, подпускаю ближе. Еще ближе! Мелькает трава, борозды от костылей. Подтягиваю ручку и слышу, как колеса нежно-нежно касаются земли. Я замер. Машина бежит, постепенно замедляя скорость. Комэска стоит возле стартера и машет мне перчаткой, чтобы я взлетал прямо с посадочной, и снова выставляет два растопыренных пальца.
Ясно! Даю газ, взлетаю. Уверенно и смело.
Не было после этого человека счастливее меня!
Я уже летчик! Самолет мне послушен. Я летаю самостоятельно. Я хожу с гордо поднятой головой. Не хожу — порхаю! Я берусь за любую работу, хватаюсь за все. Я полон жизнерадостного трепета. Я живу! Летчик же я, летчик!
Но вот случилось как-то при полетах. Вдруг похолодало, и откуда они взялись, низкие облачка? Так себе вообще-то, даже и не облачка, а клочья полупрозрачного тумана. А я как раз взлетал. В самостоятельный полет. И при наборе высоты, метрах на пятидесяти, вижу — мчится на меня серая пелена! А у меня все запрограммировано, все распланировано, разложено по полочкам: первый разворот — на сто метров, хоть умри! Потом — отжимаю ручку, ввожу самолет в крен и смотрю, чтобы горизонт чертил капот мотора как раз по головке пятого цилиндра. А тут… И я влетаю в облачко!
