— Черт возьми, не понимаю, что с тобой случилось. Я совсем извелась, правда. Смотри, какой дождь. Как в такую погоду вызвать врача?
— Бабуля, мне не нужен врач. Немного… чаю, и все будет в порядке. Спасибо. — Я через силу выпила сладкой заварки и чуть не подавилась. Однако съесть гренки у меня не хватило сил.
— У тебя снова желудок не в порядке?
— Нет! — Боже, я точно не смогу проглотить эту ужасную белую жидкость. — С животом… у меня все в порядке. Просто… все дело просто…
— Пожалуй, надо принести тебе вишневой наливки, укутать и посадить перед огнем. Тебе надо согреться. Ты до смерти замерзла! Только взгляни на себя!
Бабушка наклонилась и потрогала мою руку.
— Какой ужас! — завопила она. — Пусть бог ослепит меня, если ты не замерзла, как мертвец!
Я взглянула на свои руки.
— Удивительно, что ты еще не прихватила воспаление легких! Как ты можешь выносить такой холод? По радио говорили, что температура понижается. Здесь точно минус один градус! У меня поверх джемпера четыре кардигана, и я все равно дрожу! А ты почти голая. Не знаю, как ты это выдерживаешь!
«Все дело в этом доме, — сердито подумала я. — Он хочет, чтобы я умирала медленной смертью…»
Мы сидели перед огнем, и, хотя я была укутана и страдала от жары, мне пришлось молчать, чтобы успокоить бабушку. У меня теперь страшно зудели ноги, и с обожженных мест слезала кожа, но я молчала, чтобы не встревожить бабушку. Бабушка пыталась напичкать меня разными бальзамами, но ничего не лезло в горло: ни вишневая настойка, ни горячее молоко, ни чай, ни похожая на мел белая жидкость из бутылки без этикетки. Стоило мне только учуять запах любой из этих жидкостей, как приходилось отворачиваться и давиться. Наконец бабушка только покачала головой и принялась за вязание. Так мы просидели целый день.
К вечеру бабушка отогрелась так, что решила пойти на кухню и приготовить небольшой ужин. Я удивлялась и считала, что совершала подвиг, машинально жуя и глотая, не чувствуя вкуса еды. Съев больше, чем за предыдущие часы, я почувствовала, что меня клонит ко сну. Несмотря на взвинченные нервы и путаницу в мыслях, я поддалась воздействию тепла, толстых одеял и тяжелой еды.
Проснувшись, я первым делом взглянула на часы. Они показывали девять. Бабушка мирно дремала в своем кресле. Гроза за окном не унималась, в углу комнаты горела лишь одна лампа и отбрасывала нимб рассеянного света. Он падал на Джона, стоявшего у камина. На мгновение мы остались одни, я и Джон Таунсенд, и мне в голову пришла мысль: «Как несправедливо поступила природа, сделав его так мало похожим на Виктора».
Однако едва заметные фамильные черты сохранились. Большой нос, массивная челюсть, бороздка меж бровей. Джон Таунсенд сам по себе был красивым мужчиной, но он не обладал той загадочностью и силой, которая расположила меня к его брату. Джон был слабее и посредственнее, он, вероятно, догадывался о том, как сильно проигрывает рядом с братом.
Джон нервничал и каждый раз, когда смотрел на часы, бил кулаком по ладони другой руки. Было видно, что его охватило нетерпение, глаза выдавали волнение. В комнату скользнула Дженни, осторожно затворила дверь, и я заметила, что она несет саквояж. Взяв у нее из рук саквояж, Джон сказал:
— Спасибо, дорогая. Кто-нибудь слышал тебя?
— Все спят. Отец и мать легли еще час назад, а Гарриет спит на нашей постели. Я лягу на ее кушетку в малой гостиной.
— Дженни…
— Я туда еще положила свои гранатовые сережки, — натянутым голосом продолжала она. — Я в свое время купила их за пять фунтов, так что ты, наверно, сможешь получить за них гинею или две. Деньги тебе пригодятся.
— Дженнифер. — Он неуверенно протянул к ней свои неуклюжие руки. — Мне очень больно, что приходится вот так неожиданно уходить. Я надеялся, что мне дадут несколько дней отсрочки, тогда можно было бы попрощаться по-людски. Но этот ублюдок, мой брат, натравил на меня кредиторов, так что если я хочу спасти свою шкуру, то придется уйти сегодня вечером.
Когда он поцеловал Дженни в щеку, ее лицо осталось бесстрастным.
— Дженни, ты даже не знаешь, как я буду скучать по тебе. Я буду вспоминать твой мусс из омара. Кроме тебя никто не умеет готовить его так, чтобы сохранился весь вкус.
