Навстречу шли люди: много серьезных мужчин, много студентов, много элегантно, уже по-осеннему одетых женщин, много иностранцев из hostel неподалеку, одетых легко – шли навстречу, некоторые рассеянно толкались, извинялись – и до него, невидимого, грозного распространителя смертоносных листовок, им не было никакого дела. Как было, так и будет. Так и будет. Так и будет.
Я думал про нее, и мне она снилась – ее кожа, обернутая в ткань, тепло, запах, плывущий в воздухе – и думалось без злости, с нежностью – снилось, что она идет по улице в своей легкой куртке, и кожа под ней покрывается смешными пупырышками, и она дрожит, съеживается, словно стараясь от холода спрятаться в себя, и заворачивает свое дыхание шарфом. Вспоминалась площадка перед домом в Краснодаре, и Постдамерплац – ломаные, жесткие линии, углы, рубящие площадь – Verschluss, Abzugsstange, Stuetzriegel, Schlaghebel, и снова Verschluss, Abzugsstange, Stuetzriegel, Schlaghebel. Город Берлин мелькал – зубчатая башня в центре, дома в скале, броневики, днем и ночью движущиеся по улице, – железное ворочанье внутри, люди в плотной одежде на жаркой, потеющей маслом броне. Дробился, кололся на куски солнечный день, аллея Карла Маркса, Рос-сманн и «Трабант», трение наших рук – уплывал куда-то невозвратно, и я в полусне отыскивал автомат – последнюю надежду на то, чтобы вернуть все это.
Он смотрел на проходящих женщин, провожал их взглядом, следил украдкой, как они открывают двери домов, входят, выходят. Хочешь вот эту? – остервенело спрашивал кто-то внутри. – Эту студенточку, блондинку, улыбчивую, глупенькую? Хочешь эту – женщину в бордовом пальто, с длинным, острым зонтом, зарывающуюся тонкими губами в мягкий шарф? Хочешь турча-ночку, огромные глаза, черные волосы, стыдливую, страстную? Или ту, от которой недавно ушел, – хочешь ее? Он подходил к дому – издали доносился глухой, гудящий пульс. Опять русская дискотека. У входа в дом стояли группки подростков – низкие, плотно сбитые парни с короткой стрижкой, курившие и поплевывавшие в сторону. Хочешь, чтобы они узнавали тебя? Чтобы боялись? Чтобы расступились?
Мне хотелось есть – я шел на кухню, находил на столе начинающий твердеть хлеб, в холодильнике – огрызок колбасы. Какой-то внутренний молоточек стучал во мне, напоминал, что пора на работу, что я должен быть уже там. Я выходил из квартиры, спускался по Хоринерштрассе вниз, заходил в «Невидимку», извинялся за опоздание, потом зачем-то садился в кресло в предбаннике, листал меню – и снова оказывался в квартире.
Музыка становилась ближе, он узнал песню: «Забирай меня скорей, увози за сто морей». Ему пришлось легонько отодвинуть рукой одного из парней, чтобы пройти. Парень посмотрел мутными глазами и сделал неуклюжий шаг в сторону. Он вошел, музыка ударила резче. А чего хочешь, чего? Может, молодость? Пушкинскую, 10? Чтобы не напрягались так ноги, когда шагаешь по лестнице? Чтобы всего хотелось? Чтобы все впереди… Хочешь этого? Ключ не находился в кармане, пальцы путались в бумажках, в носовом платке, а музыка билась снизу и мешала думать нормально, как следует. И вместо ясных мыслей были в голове какие-то обрывки, и «хочешь?», «хочешь?» никак не оставляло. Он наконец вытащил ключ, вставил в скважину и повернул: дверь открылась сразу, потому что он не закрыл ее, когда уходил, а только захлопнул. Но перед тем как замок щелкнул, в голове пронеслось еще что-то – не мысль даже, а легкий ветерок, тень мысли, все эти дни над ним громоздившейся: мысли о том, что задуманное получилось опять неправильно, опять не так, и все, что происходит, опять не то. Потом дверь открылась, он вошел, и, разворачиваясь вполоборота, осторожно, чтобы не прищемить полу пальто, прикрыл ее за собой.
Дом снова оживал – люди поднимались в свои квартиры. Под окном вдруг залопотали странные, до отвращения знакомые голоса. Я прислушался – говорили по-русски. Говорили гнусаво, зло, постоянно прерываясь на мокрое харканье. Русская дискотека, вспомнил я. Еще какие-то шаги протопали по лестнице, остановились у двери, потом пошли дальше. Что будет, если он не придет сегодня? – подумал я. Буду караулить. Буду спать здесь. Я опять проваливался в сон, пробуждался, когда внизу, под полом, вдруг что-то вздрагивало и угасало. Abzughebel?.. Schlussstange?.. Пробовали музыку. После нескольких таких вздрагиваний музыка вдруг взорвалась громким стуком и уже не замолкала. Мерное гудение и грохот заглушили остальные звуки, закрыли остальной слышимый мир, и я пробовал опять заснуть, и засыпал. Что-то вертелось и мешалось – музыка колотилась внизу, и я плавал в холодеющем воздухе. Schlagriegel?.. Anschluss?.. Слепым снятся звуки, касания. Мне приснился далекий щелчок двери в прихожей, и шаги, преображенные сном в мерное, ритмическое бухание, и вошедший кто-то, поющий мерзостным голоском: «Забирай меня скорей, увози за сто морей»… И потом было прикосновение к металлу, легкое нажатие вогнутого полумесяца, и за ним крепкий, упругий удар в плечо, от которого я проснулся.
