Категорически отказываюсь от всяких угощений, иду в сад, смывая его чистым холодком жару и усталость. Кое-где на ветках в листве алеет, отливая сизой пыльцой анис, по больше всего яблок — падалицы — на приствольных, давно не поливаемых кругах, от них, если принюхаться, исходит чуть уловимый винный дух. В дальнем углу у забора вкопан дощатый, на одном чурбаке стол, посредине стола стоит стеклянная банка с двумя окурками сигарет — недосуг, похож, хозяину тут засиживаться…
Иван Константинович приходит, неся в руках длинную бутылку сухого вина, стаканы, коробку конфет, под мышкой у него зажата картонная папка. Он уже по-домашнему, без рубахи, в майке-сетке, как рекомендует поступить и мне, усмешливо и сочувственно одновременно объясняет:
— Загрустила моя подружка: уезжать не хочется. Привыкла — работа, друзья, а ничего не поделаешь… Чем-то наш брат, партработник, похож на солдата: куда команда, туда и едешь… Я ведь, сказать, в настоящем городе жил только тогда, когда в сельхозинституте учился. А то все район да район. Агроном, секретарь райкома комсомола. Директор совхоза, потом здесь — в Загорове. И тоже признаюсь — жалко…
Широкогрудый, в майке-сетке, открывающей незагорелые, хорошо развитые мускулистые плечи и руки, он сейчас больше, чем когда-либо, похож на парня, умеющего покрутить на турнике «солнышко» и поиграть гирями; прикидываю — по минимальному подсчету, — когда он успел набрать такой солидный трудовой стаж, и впервые спрашиваю, сколько ж все-таки ему лет?
— Несолидно выгляжу? — смеется Иван Константинович. — Такой уж у меня невезучий, мальчишеский вид! Жена на два года моложе, и то постарше вроде, да? Лет мне уже немало — тридцать один. Это еще в плечах теперь раздался будто. А то вообще — был! До конфуза доходило! Приехал сюда на пленум. Со вторым секретарем обкома. Охарактеризовал он меня, так сказать, говорит, что обком рекомендует товарища первым секретарем райкома. Я, как положено, поднялся, встал — для обозрения. И слышу — смешки. И тут же эдакий удивленный бас: «Вот этот — пацан?» Ну, пленум и грохнул! Я, конечно, тоже — со всеми. А сам приметил: мужик такой, под «бокс» подстрижен, при галстучке. Ну, думаю, я тебе этого пацана при первом удобном случае — припомню!
Рассказывая, Голованов сосредоточенно вынимает из горлышка бутылки пробку, черные глаза его блестят.
— И как — припомнили? — посмеиваюсь я.
— А то! — задиристо кивает он, заодно закидывая назад непокорную упавшую «а лоб прядь. — Выяснил: механик автохозяйства. Три года как управляющим «Сельхозтехники» вкалывает. Толковый дядька!..
Пробуем отличный охлажденный «Рислинг», вяжущий зубы и гортань терпковатой свежестью, закусываем его не конфетами, а тут же, с ближней ветки сорванным анисом. С искренней похвалой отзываюсь о саде — здорово это, прямо с крыльца сойти под его зеленый навес, в его тишину, целомудренный покой, — Иван Константинович качает головой.
— Не моя заслуга. Дом этот передается по преемственности, так сказать. Первые яблони посадил еще… — Он называет фамилию товарища, занимающего сейчас ответственный пост в Центральном Комитете партии, гордости загоровцев. — Другие продолжали. Один я только ни кола не добавил!.. Осенью шланг размотаю — полить, воду включу, а уж закрывать Маше, жене, приходится… Ни на минуту не забываю про обещание Голованова рассказать какую-то историю, — ради чего вообще-то и пришел сюда. Вряд ли забыл о своем обещании и Голованов, но он явно колеблется, оттягивает; выжидаю удобный случай, чтобы напомнить, когда он, в своей обычной манере, безо всякого перехода говорит:
— Да, так вот еще какая штуковина… Хотя поначалу касаться ее я не собирался. А нынче — подумал: может, вам и это полезно знать? Так что, нате — почитайте.
Недоумевая и чуть разочарованно принимаю картонную папку для бумаг — ту самую, что Голованов при мне достал из сейфа и принес сюда; примечательного в ней только то, что она не новая, надорвана на сгибе.
Внутри — стопка каких-то писем; верхнее, на тетрадной странице в косую линейку, написано старательным ученическим почерком — таким первоклашки выводят первые, самые трудные фразы: «Луша моет куклу», «Мама моет Лушу». Мелькает догадка: письма ребятишек Орлову. Но тогда почему они хранились в сейфе у секретаря райкома? «Дорогие товарищи! Довожу до вашего сведения…» — ученические, тоненькие от усердия буквы нелепо, противоестественно складываются во взрослые казенные слова.
