Еще, мой друг, мне надо бы поговорить с Вами о другой категории: о тех, кто, правда, не убивает детей, но калечит — бросает их. Вижу, как удивленно приподнялись Ваши брови: очень уж резко, безо всякого перехода, чуть ли не на одну доску с убийцами, и тем более что подобных-то и у нас предостаточно. Нет, нет, не беспокойтесь — никаких таких аналогий, просто механическая, так сказать, очередность. Хотя признаюсь Вам: в бою, доведись, я предпочел бы иметь дело с явным врагом, нежели с соседом по окопу, оставившим своих детишек. Снова предвижу Ваше возражение — чересчур уж крайняя точка зрения. Что крайняя — согласен, но я отстаивал и буду отстаивать ее: есть вещи, которые нужно называть своими именами. Называю: с врагом знаешь, как вести себя и что предпринимать; со вторым — ничего не знаешь, как никогда полностью и не положишься на него. Если уж он отказался, бросил свою кровь, то почему же — моментально найдя сотни убедительных доводов-оправданий, — в трудную минуту не бросит соседа, товарища, Родину?
Не торопитесь, друг мой, — я не ханжа, я не о тех редких единичных случаях, когда человеку ничего другого не остается; знаю, что некоторые болезни личной жизни лечатся не терапией, а хирургией. Причем и в этом случае наибольший урон несет третья сторона — ребенок. Сейчас я — о других. О тех животных в штанах и юбках, у которых все — от стада и ничего — от сердца. Которые назубок знают все права и плюют на элементарные обязанности. Отстаивая свободу любви и, тем самым, скопом оправдывая этих порхающих недоносков, однажды мало симпатичный мне человек в жестоком споре сослался на… Анну Каренину. «Вот он, Монблан любви!» — привожу его патетический возглас дословно. Но ведь Анна Каренина ушла от ненавистного ей мужа, а не от сына, — давайте же припомним, как — дрожа от нежности и страха — тайком прокрадывалась она к своему Сереже. Вспомним, наконец, каким способом разрубила она свой гордиев узел — под паровозом! К помощи транспорта ревнители свободной любви прибегают и теперь, правда — в более безопасном варианте: в купированном вагоне, подальше от детей. В лучшем случае отделываясь помесячным вниманием, взимаемым по судебному исполнительному листу. Чем, кстати, вскорости и кончил мой непримиримый оппонент.
Монблан, конечно, — это Монблан; когда он есть, с ним уж ничего не поделаешь. Но если вы знаете молодого парня, девушку с каким-либо душевным вывихом, изъяном — замкнутых, озлобленных или циничных, — ищите причину в семье, их воспитавшей. В наш цивилизованный век детей калечат и убивают по-разному, и убежден, верю, что рано или поздно в законодательствах всех стран появятся статьи, устанавливающие самые тяжкие наказания за преступления перед детством. Как никогда всерьез не принимал разглагольствования теоретиков от жеребятства о том, что в будущем обязанности родителей сведутся к рождению ребенка, а все остальное возьмет на себя государство. Упаси бог! Случись такое, и с человечеством произойдут непоправимые метаморфозы: усохнет за ненадобностью голова, совесть и до непотребного разовьется что-то другое!..
Очевидно, мой друг, я нахожусь в том преддедовском возрасте, — да простится мне этот биологический неологизм, — когда свои дети уже выросли и вдруг, через много лет, ловишь себя на желании снова потютюшкать маленького. Бывает с Вами такое?.. Точно такое желание ощутил я вчера, заглянув в детскую коляску, стоящую у книжного магазина. В ней, под приподнятым верхом-капюшоном, лежал пушистый сиреневый сверток — некое синеглазое существо с яблочными щеками, солидно вздернутым носом-кнопкой, с только что нарисованным тонкой кисточкой кукольным ртом. Ошалев от ранней весенней благодати, крикливо носились воробьи, звонко стучала капель, смеялись поблизости девчонки, — неосознанно вслушиваясь в звуки гулкого полдня и также неосознанно испытывая удовольствие — от сухих мягких пеленок, молочной сытости, солнечного тепла, — существо это неторопливо моргало ресницами, беззаботно гулькало. Выскочив из магазина со стопкой книг, молодая мама стрельнула в меня из-под своей челочки насмешливо-веселым взглядом, толкнула сверкающую никелированную ручку. Я смотрел им вслед, и мне было приятно — словно она везла моего ребенка, моего внука. Такое оно, нынешнее детство.
