— Люба. А вас как?
— Меня-то?.. Сергей Иванович — дядя Сережа, значит.
— Сергей Иванович, — девочка выбрала почему-то имя-отчество, а не более короткое и удобное вроде бы обращение, и легко — правда, что как воробышек, — вспорхнула с места. — Я сейчас…
Взявши было хлеб, Сергей Иванович положил его обратно, покачал крупной, черной с проседью головой. Чудно! Поджидая, он прилег, одобрительно — в который раз — огляделся. Славное место выбрал себе для дачи его заказчик — генерал. Метрах в двадцати отсюда, вытянувшись вдоль старого русла реки и уткнувшись в смешанный — дубняк пополам с осиной — лес, заканчивался город — Самоволовка, так называли окраину, потому что строились здесь когда-то без разрешения и без планов. А с этой поляны, отведенной генералу, начинался казенный лес — уважили отставника: плохо ли пожить летом в тиши да у речки! Сиди себе и пиши воспоминания, устал — иди на берег с удочкой, позабавься… С генералом Сергей Иванович познакомился, а потом и подружился, оказавшись соседом по квартирам, полученным в новом доме. С той лишь разницей, что у генерала — четыре комнаты, а у Сергея Ивановича — одна. Да и той — на двоих-то — с лишком. Кухня, прихожая, ванная, к тому же еще комната восемнадцать метров, — в первые дни, после своего подвала, они с женой чуть в дверях не плутали! Генералу он помогал устроиться — кое-что по столярке, заходил к нему за книгами — сам зазывал, в последнее время нередко сидели по вечерам во дворе на скамейке. Оба молчуна — очень душевно беседовали… С весны сосед и уговорил построить ему дачу; подвернулся отпуск, в свои сорок девять годов Сергей Иванович ничем не болел, маяться от безделья не привык и, когда первый раз генерал свозил его сюда, сразу согласился.
Девчушка принесла в подоле сарафана три зеленых огурца, большой бурый помидор и, выложив поклажу на газету, внося свою лепту, с достоинством уселась рядом.
— Где ж ты взяла это?
— Бабаня дала.
— А ты чья же будешь?
— Да Николаевых я, — объяснила девочка, сосредоточенно обдирая кожуру с колбасы.
— Не Володьки ли? — Сергей Иванович немедленно поправился: — Не Владимира ли, говорю?
— Ага.
— Вон оно что. — Оказывается, он знал и бабушку и отца ее — дом их стоял вторым с краю, на самом берегу; каждое утро Сергей Иванович черпал у них в колодце ведро воды — на весь день. Отец девочки, молодой, с рыжинкой детина, появлялся по выходным — он где-то плотничал с бригадой в районе — и всегда хмельной. — Так что ж я тебя никогда не видал?
— Я с мамой живу, в городе.
— А вы что ж, не вместе, что ли? — не сразу дошло до Сергея Ивановича.
— Папа в тюрьме сидел, а мама опять поженилась, — ответила девочка, да так просто, что Сергей Иванович густо крякнул. Вот паскудство — наделают детишек, а потом мудрят!..
— За что же сидел? — наверно, не так и, наверно, зря спросил он, проникаясь вдруг запоздалой неприязнью к человеку, которого видел всего два раза и который оба раза, белозубо скалясь, предлагал скинуться на половинку.
— Подрался, побил кого-то. Он — си-ильный! — Круглые синие глаза девочки под высокими бровками глянули на него с гордостью. — Он с бабушкой хотел забрать меня. Да мама не отдает!
— А сюда-то пускают, выходит?
— Ее в роддом отвезли. У нее вот такой животик, — обеими руками — с хлебом в одной и куском колбасы в другой — девочка очертила перед собой целую гору. — А когда разродится, меня обратно заберут.
«Черт-те что!» — снова, теперь уже мысленно, ругнулся Сергей Иванович.
— Ты ешь хорошенько, ешь. А то… — Он чуть было не сказал: а то настоящим мужиком не станешь, как привычно наставлял за обедом в заводской столовой своего ученика, и вовремя спохватился.
Покосившись из-под густо нависших бровей, он поразился, какая она — вблизи — маленькая, легонькая; с худенькими незагорелыми плечами, поцарапанными коленками и тоненькими, с голубыми жилками руками, — все в ней будто неправдашнее и все, однако, настоящее, живое. Хрустя огурцом, она отвечала ему спокойным и дружелюбным взглядом.
— Ну, вот и поели, — и, долго примериваясь, выбрал наконец самое подходящее имя: — Люба́нька.
