Вот, прислушавшись к словам ректора, получившего наконец возможность закончить свое слово, Адам вынул из кармана пиджака крохотный платочек и, не стесняясь, на секунду прижал его к глазам. Со странно спокойным удовлетворением Анна Васильевна поняла, что пусть не прямо, так косвенно, она причастна и к этому его движению.
Следующего выступающего она уже не слышала…
Аня не помнила, как появился у них на курсе этот светловолосый синеглазый парень, привлекший поначалу общее внимание своей национальностью и непривычными по той поре костюмами. Летом Адам ходил в чудесных шелковых рубашках с коротким рукавом — их тогда называли «шведками», зимой в пушистых шерстяных свитерах, обтягивающих его широкую грудь. Все эти пустяки Аня почему-то помнила, а вот момент знакомства — первые фразы, первое рукопожатие — в памяти не сохранился. Впрочем, не помнила, может быть, и потому, что никаких первых фраз и рукопожатий, вероятно, и не было. Он, хотя и приехавший из другого мира, был таким же студентом, как и все они, а студенты, да еще в восемнадцать — девятнадцать лет, отлично обходятся и без общепринятых условностей.
Поначалу, конечно, ребята, у которых классовое чутье всегда острее, отнеслись к норвежцу настороженно, а некоторые — и с откровенным недружелюбием; девчата в этом отношении оказались легкомысленнее: синие глаза Адама непростительно быстро превратили их в «примиренцев». Буржуй! — резко и безапелляционно говорили ребята, ибо для них, горячих голов, каждый приехавший в ту пору из-за рубежа был буржуем, и, значит, личным врагом. Не станут же капиталисты посылать учиться в Советскую страну сына рыбака или каменотеса — прямолинейно, но в общем-то верно рассуждали они. Вскоре, однако, стало известно, что отец Адама вовсе не буржуй, а адвокат, хотя и довольно преуспевающий. Страсти поутихли. Потом откуда-то стали известны и некоторые подробности. По какому-то капризу первый в Норвегии, если не во всей Европе, пославший своего сына учиться в коммунистическую Москву адвокат Хегер навлек на свою своенравную голову довольно шумное негодование непримиримых ко всему «красному» коллег. Позже, когда Аня и Адам подружились, он рассказал ей об отце. Юрист по профессии, художник по натуре, тот увлекался русской живописью и русской музыкой, с уважением говорил о таинственной славянской душе, которую знал по книгам Достоевского.
Как бы там ни было, степа, разделявшая Адама и ребят, рухнула, его дружелюбие и постоянная готовность прийти на помощь другому довершили начатое. От других студентов его теперь отличало только то, что в общежитии у него была отдельная комната и свою стипендию он получал не в студенческой кассе, а в норвежском посольстве. Зато у него почти всегда можно было перехватить трешку, а если ее не было, то просто, постучавшись, зайти к нему и подзаправиться, случалось — чем-нибудь и очень вкусным. Вообще уже вскоре Адам Хегер примелькался, стал если не совсем своим человеком, то, по крайней мере, привычным, как привычно примелькались ворчливая и добрая гардеробщица тетя Даша, зеленый свет настольных ламп в «академичке» и хитро прищурившийся Сеченов, из года в год пытливо приглядывающийся со стены вестибюля к племени шумному, младому и незнакомому…
Дружба Ани и Адама началась на втором курсе.
Выйдя из анатомички, Адам встал у окна, неподалеку от Ани, закурил. Посмотрев вслед Зейнаб, промчавшейся мимо с зажатым платком носом, — она никак не могла привыкнуть к трупным запахам, — Аня засмеялась, спокойно вынула из кармашка блузки сахарного петушка, вкусно лизнула. Обычного петушка из плавленного пригоревшего сахара, на тонкой деревянной палочке. Таких петушков почему-то больше других сладостей любят малыши, и Аня их очень любила.
— Что это такое? — удивленно спросил Адам; по-русски он говорил хорошо, с мягким акцентом, Аню называл на свой лад — Ани, и ей нравилось, как мягко, не по-русски, звучит ее имя.
— Как что? — в свою очередь удивилась Аня. — Разве не видишь? Петушок.
Показывая, она держала его в вытянутых пальцах — стеклянно-красный, он горел и переливался под морозным солнцем. Синие, под пушистыми бровями глаза Адама стали мечтательными, как у ребенка.
