— Даже не предполагаю, — сознался в своей полной бес-помощности профессор.
— Вы не знаете? А я знаю!
— И что же?
— А ничего! Я принял самое умное решение, которое мне диктовали вслух и по слогам. Я сам к вам пришел!
— Удивительно верное решение, — похвалил профессор.
— Вы тоже так считаете? Рад.
Голова профессора Лосева не тянула по запасу мощно-сти на голову профессора Доуэля, это было видно даже по размерам ботинок. Поэтому первая здравая мысль пришла к нему из области штанов.
"Наверное, — вдруг подумалось ему, — Леха и моя дочь того, мал-мала кувырк-чувирк, потом ах-поах, ну и вот он, тут, на правах будущего, значит, родственника, желает присосаться, а пока обживает кресло, любимые вмятины под свой размер перестраивает". — Я слушаю вас.
— Да уж придется послушать, папаша! — догадка профес-сора получила первое вещественное подтверждение.
— Папаша?
— Ах! вы уже забыли?
— Что забыл? Я ничего и не знал! Готов чистосердечно… в меру сил… зарплата, сами знаете, какая.
— Ну, вы даете!
— Молодой человек! — гордый чукчатский дух колесом выгнул грудь отставного оленевода. — Выбирайте выраже-ния!
— А я чего? — первый раз растерялся Леха, по его плану профессор все время должен находиться в защите, оправ-дываться, а тут р-раз и нападение.
— Я не могу давать! — объяснил свой совершенно слу-чайный, страдающий от вынужденного одиночества гнев-ный порыв профессор. — Я мужчина!
— Я же образно.
— Даже образно не клевещите. Отвечайте, по какому праву вы меня папашей назвали?
— Ах, вот вы о чем! Я мог бы развернуть целую теорети-ческую лекцию про генную инженерию, зацепить по доро-ге ваш случайный флирт с одной дамой… которая в мамы кому-то… а который генно наинженерил и знать не хо-чет… и алименты который год в сбербанке проигрывает, вместо того, чтобы мне… Но я не буду жадничать, не буду на слабых струнах… Я вас оправдаю, потом условно осу-жу и под амнистию подведу, но назад не выпущу, не на-дейтесь! Вы сломаете два зуба, разбирая, что я вам тут на-городил. А потом вспомните, как сами хвастали, что про-фессор Лосев, даже будучи всеми Рогатовым, для своих аспирантов все равно как отец родной. Было?
— Уф! — вытер полой пиджака взмокшую вчерашними слезами поясницу профессор. — А я, грешным делом, по-думал уже…
— Что все сказанное выше правда? Каждый думает, про-фессор, — Леха не стал продолжать. Пусть кому надо, сами догадываются.
Лосев-Рогатов успокоился по одному поводу, разволно-вался по всем остальным, потому как других догадок в его голове не нашлось, а Леха продолжал делать вид, что ему видно больше, чем слух позволяет.
— Я пришел сделать вам замечание, профессор.
— Мне? Замечание?
— Раз пришел к вам, то и замечание отдам вам. Лично, в руки. Подставляйте.
— Ну что ж, если в руки, да лично, давайте.
— Да не обе сразу, экая у вас профессорская жадность.
— А вдруг много?
— Немного. Вот сколько: как вы ко мне относитесь?
— Хорошо отношусь. Способный молодой человек. По-дающий, сам видел, у входа в церковь. Правда, по мелочи, но я и сам в ваши годы… со скудной стипендии… завсегда сколько мог… бедным старушкам… — тон профессора все больше скатывался в сторону плаксивого.
А ТЕПЕРЬ ПЕРЕХОДИМ К ВЕРБОВКЕ
Леха набрался наглости и ударил со всего размаху ку-лаком по своему худому колену.
— Я повторяю вопрос! Как вы ко мне относитесь? Что вы трясетесь, как девственница, которая пришла устраиваться на работу в публичный дом? Посмотрите! У меня диссер-тация в каком виде?
— В каком?
— В зачаточном! И это в то время, когда вы должны днем и ночью думать о моей предстоящей защите, подгонять всех, вы, бабник, до сих пор только вступление помогли написать.
— Но обычно аспиранты как-то сами…
— А вы тоже сами?
— На что намек?
— Мы не обычные аспиранты и должны все делать не-обычно.
— Чем, позвольте вас спросить, вы необычные?
— Мы — единственные аспиранты… профессора Лосева-Рогатова, иногда даже любимые! Особенно Наташка, кото-рая вас, как сына родного… иногда… своей грудью… без-возмездно!
Это был точно рассчитанный удар ниже пояса. После такого ни один профессор, даже будь он самим проректо-ром по административно-хозяйственной безвозмездно на-глой масти, не выдерживал и добровольно падал на все че-тыре одновременно.
