— Ну ты математик! Человек он что? На центер таких как мы с тобой, аккурат двое выйдет.
— Выйдет, — отдымив очередной порцией, запросто соглашается Рахим.
— А в тонне сколь, по-твоему?
— Дак… это… счас… — сощурив один глаз, то ли от едкого дыма, то ли для стимулирования мозговой работы, проговорил Рахим. — Тышшу на сто, да потом ишшо… два десятка выходит.
— Стомиллионную тонну породы когда добыли?
— Едрить его… — большие числа в уме Рахима вызывали чувство умиления.
— В энту ямину вся Азия с Китаем, Индией, Японией и остатними странами поместится, еще и нам с тобой места останется.
— Так для кого копают?
— Балда! Не допер? — пытается выдавить из себя смешок Фарит. Но некоторая недостаточность, а вернее почти полное отсутствие нужных для смеха зубов отзываются слабым кхекающим кашлем.
— А то ты сам допер! Робишь тута, в энтой ямине, вот и знаешь все.
— Чернобыль на куски разбирать будут и сюда сваливать.
— У тя завсегда так, чуть что, и сразу твой Чернобыль со всех дыр лезет. Прям как перестоявшее тесто из квашни.
— Я те точно говорю!
— Могильник?
— Ну да. Радиоактивных гадостёв.
— К нам под бок? Опять?
— А то куда? Тама у их Европа близко, немцев нервирует такое опасное суседство, вот оне и настояли, даже денег дали, чтобы, значит, мы енто дерьмо поглыбже в себя упрятали.
— Совсем тайга умрет.
— Не умрет. В нашинских горах похлешше добра будет. У нас тут, почитай, урану как грязи. Горы оне каменные, оне все прячут, любую заразу как песок воду, очищают, скрозь себя не выпускают.
— Ладно, кабы так-то.
— Не ладно, а так. Я те говорю, ты слухай. Я тута все пригорки с карандашиком своим облазил. Кой-хде пошшолкивает, но чтобы шибко, ни-ни.
— И чё эт значит?
— А то и значит, что я те говорю, камень он в себя берет, а назад не отдает. Ученые тож про это знают. Как наши землекопы дойдут до километра вглубь гор наших, так и зачнут ссыпать туда. На то и железку проложили.
— А ежели рванет, как в "сороковке"?
— Тама гадость всякую на землю сваливали и в озеро сливали. Вот и полетели брызги во все стороны. А тута внутро гор, да присыплют сверху. Случь чё, взрыв вглыбизну уйдет, к центру земли.
— Это ж скоко денег за просто так угробастано?
— А че ты чужие немецкие деньги считаешь?
— Дык их жа можно было по-умному сиспользовать, для людей пользительно.
— Маху наши правители дали, у тебя не спросили.
— Спросили бы, и семь лет копать не пришлось бы.
— Ты, што ли знаешь лучше их?
— А и знаю. Хошь, и тебе покажу.
— Такой умный… Чё ж не в Кремле сидишь?
— А то там умные сидят…
Рахим затянулся поглубже, вытягивая жар из последних зернышек самосада, окутался дымом как туманом. Загасил огрызок газеты черными пальцами, предварительно намуслякав их, и сказал не в тему.
— Давай, завтре в екатерининский завал сходим.
— Че я там не видел?
— Я берлогу надыбал.
— С Хозяином? — загорелся Фарит. — Мне б жиру медвежьего б со стаканчик. Говорят, радиацию выводит.
— Не-а, Хозяин выспался и по делам своим ушел.
— Жалко.
— Но кой чё интересное за собой оставил. Ты тока фонарей ваших пару прихвати. И этот карандашик, который щелкает.
ФАТЕРА КОСОЛАПОГО
Под берлогу Мишка приспособил небольшое, метра на два углубление в скале.
Рахим раздвинул кусты можжевельника, прикрывающие вход в пещерку, полыхнул фонарем вовнутрь — пусто. Зашел, согнувшись в глубоком поклоне. Фарит без лишних оглядок последовал за ним.
— Ну, чего скажешь? — спросил Рахим, видя некую растерянность в друге.
— Повезло Косолапому. Знатную фатеру себе надыбал, — признал Фарит.
Внутри было темно и просторно. У левой стены фонарь высветил постель из примятых еловых лап. Под ногами и на постели рассыпаны камни, некоторые с медвежью бошку величиной. И полное отсутствие Мишкиного запаха, хотя зимовал он здесь, судя по внушительным запасам окаменелого добра, не один сезон. Где-то щель в скале спряталась, естественная вытяжка воздух чистит.
Фарит лесной человек. Ему минута или пять потребны, чтобы обсмотреться, камни-валуны с места на место перекатить. А уж потом и глаза в потолок уставить.
— Обвалилась берлога? — фонарь пополз по крутой стене… и потерялся в вышине.
