Но больше всего Бо с Килраком нравилось про девушек, которые "взяли бы к себе - только для тепла, только для тепла и ни для чего больше..." Иногда в комнату робко стучались какие-то некрасивые забитые полузнакомые девушки и жалобно просили выгнать от них какого-нибудь гегемона или эстонца. Одна тристатринадцатая никогда никого не просила выгнать, ну уж если самый страшный в жопу пьяный гегемон или противный эстонец, то просто попросят посидеть, пока не уйдет сам. Ведь со всеми можно найти общий тристатринадцатый язык.
Солонич ни разу не дрался. Парников дерется когда напьется. На Сахалине Шива с Памом каждую ночь машутся с местными. В армии Бо подрался с сантехником. Бо несколько раз сильно ударил его. Пьяный сантехник зашатался. Вдруг Бо испугался и обнял его сзади. Сантехник молча и тяжело дышал носом. Бо растерялся, не зная, что дальше делать с сантехником, отпустил его и наклонился за шапкой. Сатехник сильно ударил Бо, у Бо потемнело в глазах, и он, шатаясь, пошел к своим, лег на лавку и слушал рассказы, как наши побили сантехников ногами.
Чудесная чухонская старуха На зорьке ярко-голубой Январской, не хватило духа, пошевелив чужой, спросонешной губой, Промолвить "тере", До нее гетерам испытанным как до луны, Той грации им не иметь, Пред ней растерян, Той негой, что ли, не наделены. Попятился по плитам пола мусор, Отскабливает добела плиту, Чухна, Психоделическая муза! Бог весть что, вдохновлен тобой, плету.
Так в старости царевна-несмеяна Работает уборщицей-чухной И царственной своей величиной Чарует чуткого эротомана Или поэта, вышедшего рано Из тубы, где с тобой(?) провел он ночь, Или ученого (по некоторой части?), Или с гитарой сладкого певца, Или эстонца в поисках пивца, Если учесть, что он находит чаще, Если учесть: хотя и ранний час, Еще бывают ранними и пташки Это они мимо очка мочась И подтираясь, выкинут бумажки До урны долетит едва ли часть.
Чудесная чухонская старуха Собою заполняет коридор, Где после выходных царит разруха, И матерясь, в сортир из нор идем, и гадим.
Гегемоны побили Тарелку. Заплаканная она прибежала в четырестапятнадцатую и, держась за живот, повалилась на кровать. Бо лихорадочно натягивает резиновые сапоги и идет драться с гегемонами, но она, оказывается, не помнит их лиц. В одной из коридорных ниш на подоконнике сидят гегемонихи, и Тарелка плюет в их сторону.
В стотретью пришла какая-то девушка и спрашивает Бера. Бера нету. Ей нужно на Ленинградку, а уже поздно, Бер бы обязательно ее проводил. А Бо не пошел ее провожать!
В Киеве, устав от шумных сборищ, Бо пошел в тихий Ботанический сад.
Бо с Каубамаей сидят в "Выйт-баре", называют друг друга на-вы, волнуются и краснеют.
В комнату с верблюдами пришел очень противный эстонец и стал порочно смотреть на Бо и очень нагло к нему лезть. Бер сидит на кровати с ногами и думает, что Бо сейчас бросит его в окошко, но Бо почему-то не может его ударить, и только молча смотрит на него исподлобья и ждет, когда тот уйдет сам.
Тарелка отомстила гегемонихам, разрисовав стены их комнаты фломастером. За это гегемонихи обозвали ее подстилкой.
Когда на Пяльсони находишься, такое ощущение, что это не просто дом, а мир, откуда люди даже не выходят, а живут как на киностудии, в ожидании Шивы с большими монтажными ножницами. Усы Кьюрмиха вечно чем-то таким покрыты: то инеем, то пеплом, то мукой. Каубамая любила говорить "Эта сволочь". Слово "сволочь" лучше всего сочеталось со словами на "ч". Например, "эта сволочь Чехов" или "эта сволочь Чернышевский". Эта сволочь Плуцер чуть не убила Бо за то, что Бо чуть не... И сказала Бо, что они с Парниковым видели его радостную спину на Ратушной площади (ратушную спину). Слайк сказал Бо, что это были его лимоны.
Каубамая приехала к Бо в армию и сказала, что она один раз ему изменила. Бо спит один в пустой комнате на голом матрасе на только что высохшем выкрашенном полу. С весной на Пяльсони все ложатся позже, пока в одно прекрасное утро не проснешься в один прекрасный вечер. Когда Бо только что стал мужчиной, он спросил: "А что делать с простыней?"
