Смятение, уязвленность, отчаяние или ликование: все мое тело с ног до головы увлечено и затоплено Природой, и однако же все происходит так, будто я цитирую кого-то другого. Если, переживая любовь и любовное безумие, я хочу заговорить, то натыкаюсь на Книгу, Доксу, Глупость. Взаимосплетение тела и языка: кому же начинать?
Подделки
Как идет дело, когда я пишу? — Вероятно, это ряд речевых движений, достаточно формальных и повторяемых, так что их можно назвать «фигурами»: я чувствую, что у меня есть производственные фигуры, текстовые операторы. В их числе, например, такие: оценка, номинация, амфибология, этимология, парадокс, расширительное словоупотребление, перечисление через запятую, смысловая «вертушка».
Вот еще одна такая фигура — подделка (forgerie: на языке экспертов-графологов так называется имитация почерка). Мой дискурс содержит множество парных понятий (денотация/коннотация, текст для чтения/текст для письма, писатель/пишущий). Эти оппозиции - искусственные: у науки заимствуются концептуальные приемы и классификационная энергия; похищается чужой язык — но без намерения применять его до конца; нельзя сказать «вот это денотация, а вот то — коннотация» или «такой-то является писателем, а такой-то — пишущим» и т. д.: оппозиция отчеканена, как монета, но без намерения ее отоварить. Тогда зачем же она нужна? Просто для того, чтобы нечто сказать: чтобы произвести смысл, необходимо постулировать некоторую парадигму, а потом можно будет разветвлять этот смысл далее.
Такой способ развития текста (посредством фигур и операций) хорошо согласуется с воззрениями семиологии (и сохраняющихся в ней остатков старинной риторики): то есть он маркирован исторически и идеологически — мой текст вполне поддается чтению, я стою на стороне структуры, фразы, фразированного текста; я произвожу для воспроизводства, у меня как бы есть некоторая мысль, и я воссоздаю ее посредством материалов и правил: я пишу классично.
Фурье или Флобер?
Кто исторически более значителен: Фурье или Флобер? В творчестве Фурье нет практически никаких прямых следов той вообще-то бурной истории, современником которой он был. А Флобер посвятил целый роман рассказу о событиях 1848 года. Тем не менее Фурье значительнее Флобера: косвенным образом у него выражается желание Истории, и именно потому он одновременно историчен и современен: как историк желания.
Круг фрагментов
Писание фрагментами: фрагменты располагаются вокруг меня, по окружности; я расползаюсь по кругу, весь мой личный мирок дробится на мелкие частицы — а что же в середине? Его первый или почти первый текст (1942) состоит из фрагментов; тогда это решение обосновывалось в духе Жида: «потому что лучше бессвязность, чем искажающий порядок». И в дальнейшем он все время писал кратко: картинки в «Мифологиях» и «Империи знаков», статьи и предисловия в «Критических очерках», лек-сии в «S/Z», заголовки над каждым абзацем в «Мишле», фрагменты в «Саде-П» и в «Удовольствии от текста». Уже кетч виделся ему как череда фрагментов, сумма отдельных зрелищ, потому что «в кетче осознается каждый отдельный момент, а не длительность» (My, 570,
II, Ролан Барт. Мифологии, с.60); он с удивлением и охотой наблюдал за этим искусственным спортом, сама структура которого подчинена асиндетону и анаколуфу — фигурам прерывистости и короткого замыкания.
Мало того что фрагмент отрезан от соседних, но и внутри каждого фрагмента царят бессоюзные связи между предложениями. Это хорошо видно, если составлять тематический указатель к таким отрывкам: для каждого из них это будет набор совершенно разнородных опорных слов, как в буриме: «Даны слова: фрагмент, круг, Жид, кетч, асиндетон, живопись, рассуждение, дзэн, интермеццо — сочините текст, где они будут связаны между собой». Ну, и этим текстом как раз и будет данный мой фрагмент. Тематический указатель к тексту — не просто инструмент для ссылок, он и сам представляет собой текст, вторичный текст, где рельефно сохраняются неровности первичного, все то бредовое (прерывистое), что было в возникновении его фраз.
Всю жизнь практикуя в живописи одну лишь бесформенную мазню в духе ташизма, я вдруг решаю заняться регулярным и терпеливым изучением рисования; пытаюсь нарисовать копию персидской композиции XVII века («Помещик на охоте»); но вместо того чтобы стремиться воссоздать пропорции, организацию и структуру целого, я против своей воли наивно копирую деталь за деталью; отсюда получаются неожиданные «накладки» — нога всадника торчит высоко над грудью коня и т. д. То есть я действую методом суммирования, а не общего наброска; у меня изначальный (первичный) вкус к детали, фрагменту, «текущим материалам» (Термин кинопроизводства: отснятые и не смонтированные материалы) и неспособность составить из них «композицию»; не умею воспроизводить «массы». Он любит придумывать и писать