буржуазная идеология». Не то чтобы он хоть на миг отрицал, что эта идеология отмечена буржуазностью (отнюдь: какой же еще ей быть?), просто ему понадобилось
денатурировать стереотип каким-нибудь словесным или графическим значком, демонстрирующим его избитость (например, кавычками). В идеале, конечно, следовало бы потом постепенно стирать эти внешние значки, в то же время не позволяя застывшему слову снова стать частью природы; но для этого стереотипный дискурс должен включаться в какой-нибудь мимезис (романный или театральный), и тогда роль кавычек исполняют сами персонажи; так, Адамов (в «Пинг-понге») сумел прекрасно воссоздать такой язык — без внешних значков, но не без дистанции:
замороженный язык
(My, 616,1). (По сравнению с романом эссе фатально обречено на
подлинность — на отвержение кавычек.)
В «Сарразине» Дзамбинелла говорит влюбленному скульптору, что хочет быть его «преданным другом», обличая этим мужским родом свой действительный изначальный пол; но влюбленный ничего не слышит — его сбивает с толку стереотип (S/Z, 665, II): ведь выражение «преданный друг» так часто употребляется в речи людей обоего пола! Исходя из этой сексуальнограмматической притчи, можно показать свойственные стереотипу эффекты вытеснения. Как писал Валери, при несчастных случаях люди порой погибают из-за того, что не в силах расстаться с зонтиком; как же многие субъекты страдают от вытеснения, сбиты с толку и ослеплены в отношении своей сексуальности — из-за того, что не в силах расстаться со стереотипом.
Стереотип — это такое место дискурса, где нет тела, где его наверняка не найти. И обратно, в том якобы коллективном тексте, который я сейчас читаю, стереотип пишущих порой отступает и появляется письмо; и тогда я точно знаю, что данное высказывание было произведено чъим-то телом.
Вымысел
Вымысел: тонкое выделение, отслоение, образующее целостную» и яркую картину, вроде переводной картинки. По поводу стиля (SI): «Яхотел бы изучить образ, точнее даже видение: каким мы видим стиль?» Так и любое эссе, возможно, строится на некотором видении интеллектуальных объектов. Почему наука не имеет права на видения? (Хорошо еще, что часто она берет его явочным порядком.) Почему наука не может строиться на вымысле?
Такой Вымысел, вероятно, относится к разряду нового интеллектуального искусства (так в «Системе моды» характеризуются семиология и структурализм). Интеллектуальные объекты дают нам повод одновременно для теории, критической борьбы и удовольствия;
предметы знания и рассуждения мы — как и в любом искусстве — подчиняем не инстанции истины, а мышлению эффектами. Ему бы хотелось написать не комедию, а романные зарисовки Интеллекта.
Двойственная фигура
Взятое как непрерывный процесс, данное произведение развивается в форме двух движений — прямолинейного (обогащение, наращивание, настойчивое утверждение той или иной мысли, позиции, вкуса, образа) и зигзагообразного (попятный ход, рецессия, антитезис, реактивная энергия, самоотрицание, движение туда и обратно, буквой Z - этой буквой девиантности).
Любовь и безумие
Приказ Бонапарта — Первый консул обращается к гвардии: «Гренадер Гобен покончил с собой из-за любви; в остальном он был очень хорошим солдатом. Это уже второй случай такого рода за месяц. Первый консул приказывает установить в гвардии следующий порядок: солдат должен перебарывать боль и меланхолию страстей; стойко переносить душевные муки — такое же настоящее мужество, как и стоять смирно под картечным огнем батарей...» Из какого же языка эти влюбленные гренадеры-меланхолики черпали свою страсть (так плохо согласную с обычным обликом их класса и ремесла)? Какие книги они читали - или какую историю слышали? И проницательность Бонапарта, уподобляющего любовь сражению — не в том банальном смысле, что в ней сталкиваются два партнера, а потому, что любовный порыв, секущий как картечь, оглушает и вызывает страх - припадок, отлив крови, безумие; кто романтически влюблен, тому знакомо и переживание безумия. Но такому безумцу не дано сегодня никакого современного названия; собственно, оттого-то он и чувствует себя безумным: он не может похитить ничей язык — разве что очень старинный.
