Алёна Александровна, конечно, потом говорила, что виноват во всём Иван Фетисович: слишком мало времени он уделял жене, слишком много — своим пациентам, денег в дом не приносил, а для детей и вовсе никогда не был отцом, ибо на воспитание сына и дочери у него попросту не оставалось времени. Это было неправдой. Саша, как всегда, эмоциональная и горячая, живо становилась на защиту отца, когда матушка затевала очередной скандал: она пыталась убедить её, что отца можно понять — там, у себя на работе, он спасает человеческие жизни и совершает благие дела, и ни в коем случае нельзя его за это винить, потому что если бы не он… И так далее, в том же духе, но Алёна Александровна, как всегда, была непреклонна: никакие доводы на неё не действовали, как бы убедительно они не звучали.
— Его «благие дела» не помогут нам прокормиться. — Сказала она однажды, и, наверное, в тот самый момент Александра поняла о своей матери больше, чем та хотела показать.
Конечно, вы можете сказать, что Алёна Александровна была права, но была и другая правда, заключавшаяся в том, что их семья, вообще-то, никогда и не бедствовала. Да, быть может, у них не было дорогих украшений из золота, и красивых шёлковых обновок на каждый день, но у них всегда была горячая и вкусная еда, хорошо обставленный, уютный дом, и, что Александра считала самым важным — образование, за которое дорогой папочка исправно платил. Ах да, была и горничная, правда приходящая, но, тем не менее, Алёне Александровне никогда не приходилось утруждать себя работой по дому. Но она всё равно была недовольна. Всего этого ей было мало.
— Я была рождена для того, чтобы блистать при дворе, а не бездарно растрачивать свою красоту и молодость в какой-то дыре, рядом с мужчиной, который этого даже не ценит! — Кричала она как-то, в одной из семейных ссор. Александра, уложив Арсения спать, спустилась вниз, к себе, и стала невольной свидетельницей произошедшего скандала. Она не помнила, что говорил отец, да и говорил-то он очень мало, в основном извинялся перед женой, и обещал, что скоро всё будет по-другому, но для Алёны, видимо, было уже поздно — она приняла окончательное решение, и никакие оправдания её супруга уже не спасли бы.
Он ушёл в ту ночь, сказав, что переночует в больнице, чтобы не раздражать жену своим присутствием, и Саша ушла за ним. Тихо, бесшумно, миновав пустой коридор, накинула плащ с капюшоном на плечи, и вышла следом. В городке у них было тихо, по ночам бродить совсем не страшно, все свои кругом, и лихие люди никогда не заглядывали в их края, так что она без малейших опасений дошла до самой окраины, где располагалась больница — высокое, трёхэтажное здание из белого кирпича. Отца она нашла без труда, тот сидел в своём кабинете на первом этаже: Саша часто бывала у него, всегда заходила после школы, чтобы проведать, а по вечерам, когда он оставался в ночную смену, приносила ему ужин.
Она любила его всем сердцем, и всегда переживала все его беды, как свои собственные — тем тяжелее ей было видеть его плачущим. Иван Фетисович сидел за своим столом, уронив голову на руки, и рыдал, как ребёнок. Человек, которого она привыкла считать образцом стойкости и мужества, плакал теперь, точно так же, как плакал однажды Арсений, по её недосмотру разбивший коленку, упав на мостовой. Александра не знала, как лучше поступить: подойти и попробовать его утешить, или же уйти, оставив его наедине со своим горем, никак не обозначив своего присутствия. Наверное, ему будет стыдно, если он узнает, что она видела его слабость, и, наверное, уйти и впрямь было бы лучше, но доброе Сашино сердце не позволило ей сделать этого. Так уж она была устроена: не могла терпеть, когда кому-то было плохо.
Решившись, она подошла: положила руки отцу на плечи, и, обняв его, уткнулась в его волосы. А он даже не обернулся, как будто понял, что и некому было больше прийти к нему в эту холодную, августовскую ночь.
— Я люблю её, Сашенька. — Сказал Иван Фетисович, спустя несколько минут полнейшей тишины: было лишь слышно, как воет где-то вдалеке собака, да тикают тяжёлые круглые часы у него на столе. — Люблю, а она не понимает!
