За последний месяц, кто только не побывал на охраняемой территории. Не объект получался особой важности, а проходной двор: жестянщики правили крышу, садовник несколько раз копался в насаждениях, каждый раз по полному рабочему дню, две уборщицы, — одна постоянная, и, когда та приболела, три дня подряд убиралась временная, сантехник, мастер по холодильникам, косметолог, парикмахер, агент от провайдера что-то регулировал с Интернетом… Не лечебное учреждение закрытого типа, а вокзал.
— Мы знали, что нельзя, — говорили Гвидонову охранники, — но Николай Федорович, — гипнотизер… Он внушал посторонним, чтобы они ничего не помнили. Они, на самом деле, ничего не помнили, мы проверяли… Приезжали, что-то делали на общей территории, — больше ничего не помнили.
— Есть ли гарантия, — ровно и скучно спрашивал дальше Гвидонов, — что он не внушил чего-нибудь вам?.. Тоже чего-нибудь не помнить?
Не было, не было такой гарантии…
Пострадавшие хватались за соломинку, им даже подсказывать ничего не нужно было, — они топили своего главного врача, как только могли… В их, искаженном подземельной сыростью, воображении, возникал злобный монстр, поломавший их судьбы, при помощи таинственного воздействия на их психику, необъясненного еще никем, загадочного дара внушения, — и они мстили, как могли. Любую безобидную мелочь в поведении главного врача, они превращали теперь в неоспоримое доказательство его чудовищных, порожденных запредельным коварством и жадностью, намерений.
Гвидонов старался, — он уходил от этой темы, как только мог, чтобы поболтать немного о другом, но ничего другого в умах его визави теперь не оставалось, — они докопались до центра зла…
Кинематографисты, на заре своего становления, весьма умело подметили особенность человеческого внимания, — держать его в напряжении можно не больше трех часов. Еще лучше, часа два, — это золотая середина.
За три с половиной часа Гвидонов поговорил с четверыми узниками, — этого было достаточно, он вполне заработал себе питательный и вкусный ужин.
За столом собралась небольшая компания: Матвей Иванович, его сестра, его жена, его начальник «отдела кадров», и Мэри.
Трапеза напоминала священнодействие, до того было тихо за столом и торжественно.
— Сейчас вы, уважаемый Владимир Ильич, попробуете то, чего не ели никогда в жизни, — сказал Матвей Иванович, и все посмотрели на Гвидонова, завидуя тому, что он впервые испытает нечто, что они, должно быть, не раз уже испытывали.
По тону хозяина Гвидонов догадался, допрос прошел удачно, Матвей Иванович в высшей степени доволен его работой. Значит, и отведать предстоит нечто совершенно необыкновенное.
Но вряд ли, к сожалению, Гвидонова можно было чем-нибудь удивить. Все, что способны изобрести ресторанные повара, он перепробовал, а изобрести что-нибудь новое в этой области, давно уже невозможно.
Поэтому он вежливо улыбнулся Матвею Ивановичу, но лицо его оставалось бесстрастным.
Два человека в белоснежной кулинарной форме внесли большое серебряное блюдо, накрытое такой же серебряной крышкой. Они водрузили его на середину стола, и отошли на шаг, замерев в ожидании.
— Это поросенок, — сказал Матвей Иванович. — С яблоками… Его кормили от рождения исключительно молоком и яблоками… Представляете, кроме яблок он ничего не ел. Но обещал я вам не это.
Тут он сильно хлопнул в ладоши.
На призывный звук показался толстый дядька, в такой же идеальной амуниции, но с поясом, на котором висело штук десять разнокалиберных ножей, и еще куча всяких других приспособлений, назначения которых Гвидонов не знал.
В руках у шеф-повара было хрустальное блюдо, накрытое хрустальной же крышкой.
— Вот, — сказал Матвей Иванович, — сначала нашему гостю.
«Шеф» подошел к Гвидонову и приподнял крышку, чтобы гость мог оценить содержимое.
В лохани была обыкновенная, мелко порезанная капуста, — и больше ничего.
Должно быть, на лице Гвидонова отразилось недоумение, потому что присутствующие засмеялись. Именно такой реакции от него ожидали.
— Попробуйте, — сказал Матвей Иванович.
Тут же состоялась процедура накладывания порции этой капусты в тарелку.
