Здесь необходимо существенное уточнение. Собор – не толпа. Это тоже индивид, только всеобщий, тождественный богу – личности личностей. Тогда коллективное спасение в христианстве есть спасение глубоко личное.
Справедливости ради следует назвать превосходную книгу (на русском языке) Виктора Хинкиса «Жизнь и смерть Роджера Бэкона», в которой, кажется, преодолеваются эти крайности (1971).
Здесь и далее Хроники цитируются по книге В. Хинкиса «Жизнь и смерть Роджера Бэкона» (М., 1971).
Справедливый; милосердный (лат.).
Излагается по А. В. Апполонову (АСМ, 2, 2002)
У разных алхимиков иерархия металлов несколько различна, но от того суть дела не меняется
Есть еще, – правда, в ограниченном смысле – бог и над этим богом – философский камень, над ним еще один бог – сам алхимик. Псевдохристианское многобожие
«Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно»
(М. Ю. Лермонтов)
«…На свете все двойственно… каждая вещь, различия ради, имеет свою противоположность, и не будь наряду с одним другого, не было бы ни того, ни другого… Нечистая тварь говорит чистой: «Ты должна быть мне благодарна, ибо не будь меня, откуда бы ты знала, что ты чиста, и кто стал бы тебя так называть?» (Манн, 1968, 2, с.341).
Так и назывался один из докладов на итальянском симпозиуме (1969 г.), посвященном Леонардо. Ничуть не менее соблазнительна антикварно-музейная архаизация прошлого. И тогда афоризм Поля Валери – «Я так далеко забрел в Леонардо, что совсем не знаю, как вернуться к самому себе» (1936, с. 224) – покажется не изящной метафорой, а сигналом реальной драмы, разыгрывающейся в сознании современного историка.
Такая поляризация оценок, вероятно, коренится в объективной характеристике культуры европейского интеллектуального средневековья как принципиально амбивалентной культуры. Сознание Бэкона, как и сознание средневекового человека, двойственно, разъято. XIII век в Европе отмечен тщетой построить «град божий», крушением последних усилий соединить веру и знание, ибо «тяготение к эмпирии препятствует распространению теософии. Синтез веры и знания не удается ни со стороны веры, не желающей подчиниться малому разуму, ни со стороны знания, убегающего от мистической веры…» (Карсавин, 1918, с. 194).
Полусернистую ртуть получают действием сероводорода на ацетат закисной ртути при 0о С. Коричневый порошок при температуре выше 0° распадается на HgS и свободную ртуть. Можно сказать, что полусернистой ртути в обычных условиях не существует.
В этом случае, правда, неизвестно, имеются ли в виду разные по свойствам соединения, состоящие из одинаковых химических элементов.
Индивидуальность персонифицированного вещества укоренена в стародавней традиции средневековых алхимиков, одухотворяющих тварную реальность. Идея индивида-вещества жила в алхимическом сознании вне и вопреки ато́мной индивидульности. Но здесь же, рядом, соседствовала иная традиция: разрушение, дробление тела. Дробление до «исчезновения» тела (поиск квинтэссенции), но все-таки дробление. Ведь атом есть тоже результат дробления (хотя и конечного дробления).
И все же атомизм находит своеобразное воплощение в лингвистике и, частично, в геометрии: атом-буква, атом-точка (Зубов, 1965, с. 66 и сл.)
Демокрит упоминается часто; но не Абдерский (V-IV в. до н. э.), а Псевдо-Демокрит (VI в.) (Лурье, 1970, с. 471–473), христиански переосмысленный. Атом Демокрита отождествлен с логосом (Λόγος), одним из синонимов Иисуса Христа. Тогда одушевленный, хотя и бестелесный, атом оказывается личностно (а стало быть, и телесно) значимым, поселившись в «шарообразном огне» и ставши владыкою мира. В этом слышится александрийское воспоминание – сближение «христианизированного» атома с неоплатоническим Единым. Да и сама идея вечности атома коррелируется с одной из ересей о вечности Иисуса (в отличие от бренности Христа – разрушимости вещи).
Речь идет здесь лишь о демокритовском атомизме, действительно чуждом алхимии. Кроме того, признание неизменности атомов «простых тел» исключает возможность трансмутации. Но если говорить о восприятии средневековыми алхимиками «химического» индивида, в котором автономизированы свойства, мы должны согласиться с тем, что такой «атомизм» (скорее – элементаризм) близок к монадологическому (сравните с монадами Бруно).
Эту ситуацию комментирует Васко Ронки (Ronchi, 1952, c. 33–58).
Этот тезис станет в определенном смысле опорным в учении об алхимическом ртутно-серном элементаризме.
Настойчивое отвержение атомистической идеи – веское доказательство ее вторжения в алхимический мир, но только исподволь, с черного хода – под видом «биологически живых» индивидуальных веществ.
Впрочем, еще Константин Африканский (XI в.), по-видимому, цитируя одного арабского философа-медика, скажет, что элемент – это «simplex et minima composite corporis particula» («простая и минимальная частица сложного тела») (Зубов, 1965, с. 68).
Общественная значимость того или иного античного мыслителя в средние века может быть почти безошибочно определена по тому, в какой круг и в какой ров Ада его поместил Данте. Если Эпикур, отрицавший бессмертие души, томится в шестом круге Ада, то атомист Демокрит помещается в светлой части Лимба – каймы, окружающей адские круги:
…Сократ всех ближе восседает,
И с ним Платон; весь сонм всевидца чтит.
Здесь тот, кто мир случайным полагает,
Философ знаменитый Демокрит…
(Ад, IV, 133–136).
Алхимический универсум (как, впрочем, и христианский) – предопределенное, никак не случайное, произведение творца-демиурга. Идея же демокритовского атома принципиально вносит в мироустроение произвол разночтений, каприз случая.
В Лимбе можно найти и Аристотеля, и Цицерона, и Птолемея, а также таджика Авиценну и Аверроэса – мавра из Испании:
Там были люди с важностью чела,
С неторопливым и спокойным взглядом,
Из речь звучна и медленна была
(112–114).
Не потому ли Демокрит – «отец алхимиков»?
Этот тезис противоположен мнению Гильома из Конша (XII в.). В «Драгматиконе» читаем: элемент есть «первое в сложении (constitutio) и последнее в разложении (resolutio)» (Зубов, 1965, с.69). Следовательно, все вещи восходят к общей для всех первоматерии – к элементу (элементам). Даже отдавший дань атомизму Николай из Отрекура (послебэконовский XIV век) продолжает сводить неделимые к единой первоматериальности. В согласии с этим все неделимые тела (corpora athomalia), из которых составлены вещи, пребывают, и, стало быть, при соединении остается та же материя, что была раньше.
Фигура Р. Бэкона наиболее методически и методологически подходяща, ибо в одном лице живет францисканец и алхимик, послушник и еретик, являя их амбивалентную, исторически уникальную взаимотрансформацию – трансмутацию.
Ср. анализ философии Николая Кузанского, осуществленный В. С. Библером в его книге «Мышление как творчество» (1975).
А птичка верит, как в зарок,
В свои рулады.
И не пускает на порог
Кого не надо, –
словно про замкнутых адептов написал две последние строки Борис Пастернак.
Свободная игра без правил – это начальная пора алхимии. В дальнейшем историческом следовании веселая беспорядочность станет скучным порядком, неукоснительным и безусловным, но по-прежнему описывающим все мироздание в целом как космогоническую (макроскопическую) и личностно-индивидуальную (микроскопическую) проблему.
См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 277; т. 21, стр. 293.
Перевод выполнен А. Х. Горфункелем по изданию: R. Bacon. The Opus Majus, ed. by J. H. Bridges (АМФ, 2, 2).
Opus Tertium. Перевод А. Апполонова (2001), выполнен по изданию: Fratris Rogeri Baconis Opera quaedam hactenus inedita. London, 1859 (АСМ, 2).
