Родословная советского коллектива - страница 13
«Интимная жизнь коллектива не исчерпывается совместной производственной или служебной деятельностью, — писал Зиновьев в 1980 г. — Она включает в себя также разнообразную общественную деятельность (собрания, вечера, поездки), а также личные взаимоотношения, вырастающие на этой основе (сплетни, гостевание, любовные связи, совместные выпивки, локальные группки, мафии, круговая порука, взаимные услуги). <...> Они сплачивают коллектив в единую семью не в фигуральном, а почти в буквальном смысле слова»[1-13]. Семья эта активно не нравится философу: «Коллектив по самой сути есть объединение ущербных, серых, несчастных существ в некое целое, компенсирующее их дефекты»[1-14]. Основой его существования, по Зиновьеву, являются взаимное насилие, унижение, контроль, попытки «напакостить друг другу, низвести тонус жизни всех до некоего среднепаскудного уровня»[1-15], до «уровня ничтожной ползучей твари»[1-16]. За откровенной полемической запальчивостью — выстраданное уподобление первичного коллектива «единой суперличности», где «мы» слились в общее «я»[1-17].
Теоретическим новшеством эта метафора не была: в отечественной науке идея коллектива как «собирательной личности» еще в начале 20-х гг. прошлого века обоснована выдающимся психиатром и психологом В.М. Бехтеревым (1857—1927)[1-18]. Зиновьевская констатация коллективного «Я» важна как свидетельство очевидца, в работах которого, по заслуживающей доверия оценке А. А. Гусейнова, «дан наиболее глубокий анализ коммунистической социальной организации, объективных закономерностей ее развития, причем — реальных, а не вымышленных»[1-19]. Согласно Зиновьеву, возникающая в коллективе психологическая общность зиждется на т. н. коммунальных взаимоотношениях, сопутствующих совместной жизни и деятельности. «Коммунальные законы суть определенные правила поведения (действия, поступков) людей по отношению друг к другу. Основу для них составляет исторически сложившееся и постоянно воспроизводящееся стремление людей и групп людей к самосохранению и улучшению условий своего существования в ситуации социального бытия. Примеры таких правил: меньше дать и больше взять; меньше риска и больше выгоды; меньше ответственности и больше почета, меньше зависимости от других; больше зависимости других от тебя»[1-20]. «Не действовать во вред себе, препятствовать другим индивидам действовать во вред себе, избегать ухудшения условий своего существования, отдавать предпочтение лучшим условиям существования»[1-21]. Эти правила «естественны, отвечают исторически сложившейся социо-биологической природе человека и человеческих групп»[1-22].
Вариации на тему «своя рубашка ближе к телу» — излюбленный итог многовекового философствования о поведении человека в ситуации конфликта интересов с сородичами. Эгоизм, индивидуализм, утилитаризм — далеко не полный список диагнозов, поставленных Т. Гоббсом (1588-1679), А. Смитом (1723-1790), К. А. Гельвецием (1715—1771), И. Бентамом (1748—1832), Дж. С. Миллем (1806—1873), Г. Спенсером (1820—1903), Н. Г. Чернышевским (1828—1889) и другими выдающимися умами нескольких последних столетий. Человеку свойственно радовать себя за счет окружающих. Поверим. Но нас сейчас интересует не человек вообще, а советский гражданин середины 80-х. Если он руководствовался принципом homo homini lupus est, чем скреплялось отмеченное Зиновьевым коллективное «Я»? Ответ философа несколько скандален, но психологически достоверен: царящие в среднестатистической ячейке взаимное насилие, унижение, контроль, холуйство, очковтирательство, стяжательство венчаются единением ее участников под девизом «все мы ничтожества»
