Родимый край - зеленая моя колыбель - страница 10

Разве увидел бы я когда змеиное гнездо, если бы не бегал за отцом?

Помню, у нас чуть ли не всей деревней рубили лес на общей делянке в Мунчалковой роще. Я тоже нашел себе занятие: принялся палку узорную перочинным ножиком вырезать.

— Эй, берегись, берегись! — послышались вдруг голоса отовсюду.

Это валили подрубленное дерево. Если оно в такой момент застигнет тебя, погибнешь. Надо или в сторону отбежать, или стать у комля. Я метнулся к отцу. Огромная, но вся дуплистая древняя береза поначалу крепилась, цеплялась ветвями за соседние деревья, пытаясь удержаться, и внезапно, точно старуха великанша, потерявшая опору, стеная и охая, рухнула на землю. Вокруг все загудело. Но не успел утихнуть гул, как раздался предостерегающий крик:

— Змеи, змеиное гнездо!

И в самом деле, в полом пне березы, сплетясь в огромный клубок, кишмя кишели гадюки! Сотня, а то и тысяча!

Женщины с визгом кинулись врассыпную. Отец подхватил меня и поставил на поваленное дерево.

— Смотри у меня, не слезай! А ежели подползет какая, бей палкой!

Все уже похватали палки и прутья, только растерялись, видно, стояли, посматривая с опаской под ноги и на змей, ворочавшихся в гнилом пне.

— Дайте спички, спички! — опомнился первым отец.

В эту минуту меня пронзила мысль о змеином падишахе Шахма́ре. Что, если он здесь? Ведь стоит ему разгневаться и свистнуть, как вся роща превратится в пылающий костер. Стоит ему чуть дунуть, и нас всех, как щепки, унесет за тридевять земель! Я про то своими ушами слышал.

— Погоди! — рискнул я позвать отца. — А нет ли там самого?

— Это кто — сам?

— Шахмара. Змеиный падишах.

Отец окинул меня свирепым взглядом и, подпалив березовую кору, бросил ее с кучей хвороста прямо в гнездо. Над пнем заполыхало пламя. Змеи взвились и, высунув жала, с жутким шипением заворошились еще сильнее. Некоторые из них, изворачиваясь и кружась, вырывались из огня и тут же попадали под палки и прутья мужиков. Я весь дрожал от страха и в то же время, готовый лопнуть от любопытства, во все глаза смотрел на бушевавший огонь, ожидая, что вот-вот появится, сверкая радужными чешуйками, змеиный падишах с золотой короной на голове. И тогда произойдет что-то страшное: или земля нас поглотит, или подымется немыслимый ураган, закрутит смерч и повалит лес.

Пень уже был сплошь охвачен пламенем. Там все шипело и свистело. Будто срезанные ударом плети, взметались вверх змеиные головы и хвосты… Но падишах так и не показался.

За гумнами зареченцев, где начинались пашни, высилась на холме, махала крыльями старая ветряная мельница. Мы еще только за околицу выбрались, а уж сразу услышали, как она грохочет, как что-то скрипит в ней. Вскоре показался и сам хозяин — Хайрулла́-абзы. По своему обыкновению, он сидел на чурбаке перед мельницей и курил трубку.

Оттого ли, что я непомерно много наслушался сказок, а может, от чего другого, но порой эта мельница принимала в моих глазах сказочное обличье. Будто вовсе не старый то ветряк, а несчастная царева дочка. Это она, убегая от дракона, прочла заклинание и обратила себя в мельницу, а джигита, своего спасителя — в мельника. Мне так хочется верить в это, что я, ожидая чуда, не отрываю глаз от огромных крыльев, кружащихся по сини неба. Мельница дрожит от грохота и стука, в ее крыльях свистит ветер, и, если ускорить их кружение, она, конечно, не устоит, оторвется от земли, полетит…

Заметив нашу подводу, мельник вынул изо рта свою неизменную трубку, сунул за нагрудник фартука. И тут мгновенно исчезли все диковинные картины, которые только что возникли в моем воображении. Даже представить было невозможно, что старый мельник, серый с головы до ног от мучной пыли, может обернуться юным богатырем, спасающим царевну. Да и станет разве сказочный красавец джигит курить вонючую трубку?..

Пока отец таскал к лоткам мешки с рожью, стих ветер, замедлился взмах мельничных крыльев.

— Неужто станут? — обеспокоенный, спросил отец.

Хайрулла, будто в дрёме, все так же сидел, сгорбившись, на чурбаке. Он молча кивнул на шест, воткнутый в землю около мельницы. Обрывок мочалы, привязанный к шесту, едва шевелился.