Она вошла, выразительно взглянула на Петра Ивановича, который с улыбкой ей поклонился, грациозно подошла к столу и проговорила не без любезности:
– Я слышу, у вас тут веселье, кутеж; а мы наверху. Слоняемся из угла в угол, не зная, куда деваться от скуки! Вот я и решилась! Не прервал ли мой приход вашу приятную беседу?
– Напротив! Вы нам доставляете большое удовольствие, Мавра Егоровна! – сказал Воронцов, подавая ей стул и устанавливая его подле Петра Шувалова. – Скажите, как здоровье Анны Карловны?
– Она здорова, – отвечала Мавра Егоровна, садясь. – Я звала было ее и Сонечку Миних спуститься со мною к вам, но они все еще монастырками числиться хотят…
В это время Александр Шувалов пожал локоть Лестока и сказал:
– Доктор, на два слова.
Лесток встал и незаметно вышел с Шуваловым в другую комнату, в то время как все занялись рассказами Шепелевой о новостях дня, о том, как цесаревна плакала, смотря на казнь Волынского, и что для этой цели, собственно, они и переехали из Смольного дворца, хотя наступает такая жара, что в городе становится решительно душно.
– Доктор, – сказал Шувалов, когда они оба уединились в проеме окна другой комнаты, – скажите, мне непременно отрубят голову, если я в самом деле влюблюсь в махровую розу?
– Ну, уж этого, право, не знаю! Смотря по тому, что и как!..
– Вы знаете, что удержать секрета будет нельзя! Шпионы кругом! Особенно этот проклятый Альбрехт! Чуть что, чуть я войду только к ней, а он сейчас уж и бежит к своему принцу Антону.
– Ну да эти-то еще ничего; а вот фаворит что скажет?
– Знаете, я не так боюсь фаворита, как Остермана! Этот стелет ласково, пожалуй, сам намекает, а, глядишь, потом прихлопнет, да так, что и не очнешься! И фаворита-то науськнет! Это просто опасный человек!
– Н-да! Человек тонкий! Знает, где раки зимуют.
– Ну, а вы поможете? – спросил Шувалов Лестока в упор.
– Я… да что же я могу тут сделать?
– Как что! И совет, и доброе слово… Послушайте, ведь Шуваловы никогда неблагодарными не бывали!
– Да я-то тут при чем? Нужно самой понравиться!
– Это разумеется! Но все же… совет и доброе слово…
– Что касается доброго слова, то, вы знаете, оно всегда за вас! Да что это вам вдруг вздумалось?
– Мне-то уж давно вздумалось, да я все боялся. Знаете, по-моему, лучше на братнину гаубицу идти! А ведь хороша-то как! Ну разве можно кого-нибудь с ней сравнить? А ведь я… что я? Да если с ней только неделю быть счастливым, так и умереть не жаль! Я хоть сейчас готов! А вот брат говорил, что я трус!
– А… брат… так вот оно что! И вы пошли бы за ней всюду, куда бы она вас ни повела?
– В огонь и в воду!
– Хорошо! Я поговорю с ней; смотрите же, потом не раскайтесь и не пеняйте на меня.
– Что вы! Вы моим первым благодетелем будете… да я…
– Тсс! Перестанем об этом говорить; а заезжайте завтра вечером ко мне, я вам кое-что скажу… Итак, до свидания!
«Бедная цесаревна, – подумал Лесток, – за что из этих трех тот, который глупее?.. Впрочем… Лиха беда начало…»
Лесток вместе с Шуваловым вошли в общую комнату. Петр Иванович Шувалов уединился и тихо разговаривал с Маврой Егоровной в проеме окна; Балк куда-то пропал; Воронцов опять углубился в свое рисование. Александр Иванович начал опять ходить по комнате, потирая лоб и, видимо, с самодовольствием вспоминая каждое слово своего разговора с доктором. Лесток взглянул на эту картину, взял шляпу и тоже незаметно исчез, раздумывая: «А все же несчастлива… Но решиться нужно…» И он поехал к французскому посланнику маркизу Шетарди.
