На свадьбе Андрей Дмитриевич увидел подкрашенного и подмазанного старика, в шитом золотом кафтане, бриллиантах и кружевах, через плечо его была надета лента Святого Духа, на груди сверкало несколько звезд. Этот господин тихо двигался на своих подагренных ногах, одетых в шелковые чулки и башмаки с бриллиантовыми пряжками, и вел под руку еще очень молодую, высокого роста, стройную девицу, немножко смугловатую, с черными как смоль волосами и черными же выразительными глазами. Одетая в белое кружевное платье, с миртовыми и померанцевыми цветами и тоже вся в бриллиантах, она шла, ведомая своим женихом, спокойно, самоуверенно. Ее тонкие губки как бы насмешливо сжимались при взгляде на этого старчески худощавого и приземистого господина, взявшегося быть ее опорой. Она твердо стала на колени перед жертвенником подле своего будущего супруга, поддерживая его, в то время как он становился на колени, и потом помогла ему подняться. Все это она делала с таким невозмутимым спокойствием, будто не признавала, что происходившая церемония должна иметь на ее жизнь какое-либо влияние. Начало обряда пришлось обождать, так как хотел быть король.
Андрей Дмитриевич видел, что все глаза были устремлены к одной закрытой двери, сам жених, казалось, более обращал внимание на эту дверь, чем на свою прекрасную невесту; все застыли в каком-то немом ожидании; в церкви царствовала мертвая тишина. Только одна невеста, казалось, не разделяла общего ожидания; ровным и хладнокровным взглядом она окинула церковь и остановила свой взгляд на распятии.
Вдруг раздался гул, по обществу будто пробежала электрическая искра, обе половинки дверей раскрылись.
Вошел «он», окруженный туманом кружев, блеском светящихся бриллиантов и гроссмейстерской цепи орденских регалий и с милостивой улыбкой привета склоненной перед ним толпе. За ним, как лучи, тянулись блеск звезд, сиянье шитых золотом мундиров и светлых, тоже сверкающих своими бриллиантами и своими глазами красавиц французского королевского двора.
Этот блеск, эта роскошь, это величие и самый этикет первого в мире по великолепию двора совершенно увлекли собою молодого уроженца ветлужских лесов. С минуту он ничего не видел. Но когда туман рассеялся, когда король встал на приготовленное для него место под балдахином и Андрей Дмитриевич взглянул на него пристальнее, то увидел, что это был тоже намалеванный и распудренный старик, еще более дряхлый, чем сам жених. Он заметил, что красота в нем была подделана, величие приноровлено, эффект подготовлен. Тем не менее он дал себе слово занять надлежащее место среди этой плеяды планет, окружавших солнце. Он сказал себе: «Я должен быть между ними по своему происхождению». Он смотрел на происхождение уже с точки зрения французского маркиза; он думал, что родился затем, чтобы быть в числе «этих», а не «тех», которые родились с назначением быть адвокатами, докторами, учителями, метрдотелями, кучерами и всем, чем могут быть живущие их милостью, живущие лишь для того, чтобы им, дворянам, жить было весело и покойно.
Обряд продолжался. Он видел, как жениху было тяжело стоять коленопреклоненным перед патером, читавшим свое благословение, и, напротив, видел, как спокойно и гордо слушала эти благословения невеста; как она опять помогла мужу своему подняться с колен; как потом оба они, уже в качестве новобрачных, подошли поклониться королю и почтительно принимали его приветствия; как потом она спокойно и холодно стала принимать поздравления родных и знакомых, в то время как муж ее, видимо утомленный обрядом, опять более думал о короле, чем о своей молоденькой супруге.
Андрей Дмитриевич смотрел на нее пристально. Он видел, что и она взглянула на него, и ему показалось, что в эту минуту глаза ее сверкнули необыкновенным блеском; но она в ту же секунду отвернулась, и он более этого блеска не видал.
Новобрачные провожали короля и его двор, осыпаемые любезностями; все стремилось к ним, в том числе и его приятель, спешивший приветствовать мачеху, к которой так любезно отнесся король. Андрей Дмитриевич тоже, в числе других, поднес ей цветы и услышал слово благодарности, хотя молодая на него в это время и не смотрела. И он опять подтвердил себе: «Да, это мое общество! Я буду, я должен быть между ними свой!»
