Началось распределение команд, забор пленных; часть французских абордажных партий с торжеством возвращалась на свой фрегат. С ними лез и Андрей Дмитриевич, думая: «Ну, слава Богу, Бог сохранил; кажется, я нигде не ранен; локоть только ушиб, да ухо расцарапано! Ну это ничего! А все-таки они не могут сказать, чтобы я хуже других был, чтобы я трусил… Да я и не трусил, то есть оно было-таки немножко, но я все же шел, все же не отставал». Влезая с такими мыслями на борт своего фрегата, он весьма изумился, что его приняли общим аплодисментом и выражением особого сочувствия, но изумился еще более, когда узнал, что причина этого уважения не фалконет, не его абордажные подвиги, о которых он столько думал, а граната, о которой он и забыл.
Фрегат, взяв приз несравненно сильнейший, чем был сам, получил тоже серьезные повреждения и должен был вместе с взятым призом воротиться в свой порт. Капитан, некоторым образом в награду подвигов Андрея Дмитриевича, выбрал его быть вестником победы, и он был отправлен в Париж к королю.
Ему было внушено ехать не останавливаясь, ни с кем ни слова о сражении не говорить, а приехав, не переодеваясь, отправиться в Лувр.
Андрей Дмитриевич так и сделал.
Король принял его весьма милостиво в ту же минуту, как о нем доложили. Он перед тем лежал на кушетке в небольшой комнате, которую он называл комнатой отдохновения и где вообще не принимал никого. Какая-то дама в темном платье сидела у окна за пяльцами.
Когда Зацепин входил, камердинер, стоявший у двери, сунул ему в руки золотой поднос. Андрей Дмитриевич взял его опять так же, как и выстрелил во время абордажа, то есть совершенно бессознательно.
Король приподнялся с кушетки, опустив ноги и опершись обеими руками на столик.
– А, маленький русский, – сказал он, хотя Андрей Дмитриевич, несмотря на то что ему было не более шестнадцати лет, ростом был два аршина семь вершков, стало быть, был выше, чем Людовик XIV. – Какие вести вы нам привезли? Было сражение?
– Командир фрегата вашего королевского величества «Венус», капитан де Виньи, поручил мне поздравить ваше величество с победой и повергнуть к стопам вашим, государь, флаг взятого им голландского фрегата «Артемиза». Реляцию о бывшем деле имею счастие представить.
С этими словами Андрей Дмитриевич протянул было королю донесение и небольшую коробочку, в которой помещался искусно сложенный голландский флаг.
Но король, смотря ему прямо в глаза, не взял ни конверта, ни коробочки и только проговорил:
– А что, скажите, ведь «Артемиза» – это фрегат, кажется, больше и сильнее, чем «Венус»?
– Точно так, ваше величество! «Венус» сорокачетырехпушечный фрегат, а «Артемиза» имела пятьдесят два орудия и, кроме того, была вооружена на юте фалконетами, – отвечал Андрей Дмитриевич, подавая королю свое донесение правой рукой, тогда как в левой держал золотой подносик.
Дама, сидевшая у окна, видя эту сцену и понимая, что она происходит от незнания молодым человеком французского придворного этикета, встала, взяла поднос и донесение из рук молодого человека, положила донесение на поднос и подала поднести ему, а коробочку раскрыла, вынула оттуда флаг и раскинула его перед ногами Людовика XIV.
Король взял тогда донесение и стал читать. Поднос Андрей Дмитриевич поставил на стол.
– Посмотри, ma chere, – сказал он даме. – Этот молодой человек спас наш фрегат, выкинув за борт горевшую гранату, упавшую между картузными ящиками.
Дама подняла на него свои темно-синие, выразительные глаза и посмотрела пристально. Тогда он заметил ту особенность, ту необыкновенную мягкость и силу, которыми отличалось выражение взгляда госпожи Ментенон.
– Похвально, молодой человек, очень похвально! Я напишу вашему государю, что он может рассчитывать видеть в вас достойного подданного. А пока примите выражение моей благодарности… (дама в это время подала Людовику что-то на другой стороне столика)… выражение моей благодарности, которая на первый раз пусть обозначится вот этим вещественным украшением, означающим причисление ваше к ордену Святого Людовика, служащего всегда поощрением храбрых. Подойдите ближе ко мне, молодой человек, я вас украшу этим знаком, который много лет я носил на своей груди.
