– Многочтимый и многомилостивый наш отец и старший брат, великий князь всея земли Русской! Мы, твои молодшие братья и слуги, князья Рязанской земли, прибегли к тебе в нашей крайней студе: помоги нам и земле православной в доле нашей горькой и безрадостной! Лезет на нас татарва лютая. Возьмет нас, размечет по ветру. Никого в живых не оставит. Города и веси в пепел обратит, храмы Божии разрушит, землю упитает нашею кровью! Бесславно погибнем мы, а наши жены и дети в тяжкой, нехристианской неволе жизнь измаячат. А сгинем мы – татарва на тебя пойдет и всю землю Русскую полонит. Отец и великий князь, подумай! В прошлый приход мы видели лютость врагов наших. Они все мечом порубят, все огнем спалят. Не откажи же нам в твоей помощи, слезно молим! Не ради нас, твоих молодших братьев, а ради себя самого, твоего рода благословенного, ради всей земли православной!
Великий князь выслушал речь старика, великого князя рязанского, и ничего не сказал; выслушал все, что и другие князья рязанские говорили, прося помощи.
Когда окончил последний князь рязанский просьбу свою, он сказал так, как бы в сторону:
– Помочь, отчего бы не помочь! И сила есть, и казна есть! Только вот что, князь Юрий Игоревич! – обратился он к великому князю рязанскому. – Я что-то не помню… В прошлом году, когда мне сгрубили новгородцы, а князь тверской их сторону принял и меня, старшего брата и великого князя, не только слушать, а и поклониться мне не хотел. Я, разумеется, должен был смирить непокорных, послал к князьям, чтобы свои полки и дружины прислали смирить строптивые уделы, как дети отцу помогли бы! Вот я и не помню… когда Бог нас победой благословил и мы Тверь взяли, на котором крыле рязанские дружины были и кто из князей их вел? С кем тогда мы вместе тверские стены осиливали? Кто тогда вместе со мной грудью отстаивал мое отцовское право: судить и миловать, карать и награждать?
Эти слова великого князя заставили всех рязанских князей разом вздрогнуть.
– Отец и князь великий! – отвечал рязанский князь Юрий. – Если рязанская рать не шла тогда с тобой на Тверь и Новгород, то потому, что время тогда такое тугое было. Всю Рязанскую землю голод тогда одолел, и нам собрать рать сил никаких не было.
– Правда, правда! – отвечал великий князь. – До великокняжеской ли крыши, когда дома своя течет? Оно так! Только вот что, мои дорогие молодшие братья: коли у рязанцев сил нет помогать, когда мне нужно, то и у меня нет охоты помогать им, когда на них гроза идет. Тогда уже пусть сами управляются с врагом, как умеют. Вы видели, князья и братья, дружину мою? За что я разобью и положу ее за вас, когда после, как дружина мне самому потребуется, вы скажете: у нас сил нет рать собирать. Да и за что я поведу дружину эту в землю дальнюю, содержать ее стану, изъяниться, может, и головой своей заплачу, когда вы…
– Да ведь мы не за себя только просим, наш милостивец, мы за всю Русь говорим! Сломит татарин Рязанскую землю, он на Суздаль и Владимир пойдет.
Великий князь улыбнулся:
– Вы мои полки видели; это только владимирские, суздальские, нижегородские и московские. Тут нет ни одного человека из удельных дружин, даже из Ростова только от одной волости отряд был; а если бы вы видели полки галицкие, ярославские, заозерские, кубенские, костромские, белозерские, – я уже не говорю о звенигородских и переяславских, если бы вы видели мою рать земскую, потому что против татарвы у меня все встанут, – так вы не стали бы так говорить. Вы бы увидели, что великого князя всея Руси и князя суздальского, владимирского, ростовского, галицкого и прочая, и прочая, и прочая не так легко сломить, как князя рязанского. Себя, бог даст, как-нибудь отстоим! Ну да и то… коли не отстоим, так ляжем костьми по крайности на родной земле. Так вот что, братья, я вам скажу: не хотели вы мне помогать в моей нужде, не ждите и от меня помощи. Не хочу дружину мою губить на защиту тех, кои, когда нужда – просят, а чуть что до самих – так сил нет! Своя крыша ближе! Уж простите: дружину свою, полки свои и рать земскую поберегу для себя.
Этими словами великий князь и отпустил рязанских князей ни с чем, не сдаваясь ни на какие просьбы, ни на какие мольбы.
