Но вот выходит великий князь Георгий (Юрий) Всеволодович, обходит всех, таково ласково благодарит и целует каждого, как братьев своих.
– Простите меня, молодшие братья и други мои, – говорит, – что заставил ждать вас, но дело такое приключилось, а ведь я ваш душою и телом!
А за великим князем идут три его сына и два племянника. Племянники уже постарше, а дети совсем молодые еще, младшему-то и шестнадцати не было, да какой же красивый и добрый был: душа так в глазах и светится.
– Вот, полюбите детей моих, – говорит великий князь, – вот племянники, мои старшие дети, а это мои младшие. Я так люблю их, что не отличаю; все одинаково дети мои.
И дети и племянники стали обниматься и целоваться со всеми истинно по-родственному.
Вот рязанский-то великий князь Игорь и говорит:
– Пришли мы, брат и отец, к тебе с поклоном; на нас гроза нашла…
Великий князь больше и говорить не дал:
– Знаю, знаю я, молодшие братья мои, вашу студу и нужду. Знаю грозу земле Русской. Но такое дело вокруг пальца не вертится, подумать и подумать нужно. Мы и подумаем. А пока что, мои молодшие братья, прошу со мною хлеб-соль разделить и, чем Бог послал, закусить. А завтра, кстати, я велел дружине своей на смотр собраться. Вы посмотрите и скажете, может ли она постоять за землю Русскую, в силах ли будет нас от напасти оградить. А коли в силах, то после мы дело разом повершим.
Не до закусок и смотров было рязанским князьям. У них на сердце камень лежал. Но что ж делать-то? Волю брата-отца исполнять надо, а за привет и ласку благодарить.
Ну, позавтракали и пообедали у великого князя. И нечего сказать, угостил он своих младших братьев на славу. Меда были киевский и польский, такие меда, что, кажись, мертвому в рот влить, так оживет: еще из погребов Владимира Красного Солнышка и Болеслава Храброго. Столетние меда! Потом соснули, сходили в церковь Божию, а наутро великий князь обещал ответ дать.
На другой день, чуть только забрезжилось, им сказали, что великий князь ждет их дружину смотреть. Пошли, вышли на поле – дружина стоит отрядами разными, по городам, и нечего сказать, добрая дружина была, залюбоваться можно. Народ все молодой, здоровый, один к одному подобраны. Копья, бердыши, мечи и кольчуги на солнышке так и светятся. Все смотрят весело и поле все собой заняли. Да это только дружина великокняжеская, а что, если и удельные собрать, тогда на поле-то и места бы не было.
Только это великий князь с князьями-то вышел, трубачи, сурминщики и литаврщики своему князю славу заиграли. Пошли по рядам, видят – один ряд другого бравее, один другого отважнее, – красота просто! И одеты они все особенно: в передних рядах шишаки, кольчуги и нарамники, в руках копья, а к боку мечи привешены. Второй ряд без кольчуги, в одних нарамниках, зато секиры и бердыши в руках; а в задние ряды силачи все подобраны, вместо шишака медвежья шапка на голове и также нарамники, а в руках палица с железным обухом и железным наконечником, да еще большой нож на обе стороны; посмотришь – страшно становится! Особый отряд стрелков и арбалетчиков был, с луками, арбалетами и пищалями, из которых стрелы и каменья бросали, да еще человек с десяток было с какими-то греческими самопалами.
Когда великий князь обошел с гостями своими по рядам, его дружина великокняжеская ему «ура» и «славу» прокричала. Юрий Всеволодович велел ей проходить перед ним отрядами, по городам и волостям. И пошли они стройно, бойко, весело; с шагу не сбивались, один другому не мешали. Когда все прошли, князь велел из луков, пищалей и арбалетов стрелять; попадали метко. Не очень толстую дощечку стрелой навылет пробивали.
– Ну что? – спросил тогда великий князь, отпустив дружину. – Что вы думаете, князья и молодшие братья, о дружине моей?
– Что, отец-князь, – отвечали князья, – с такой дружиной можно только Бога бояться; не то себя отстоять, но и весь мир завоевать.
– Ну, мира, положим, не завоюешь, – сказал, смеясь, великий князь, – а думаю, что точно за себя постоим.
Он засмеялся и повел гостей к себе полдничать.
Только вот за полдником старший великий князь рязанский Юрий Игоревич, собравшись с силами, опять начал:
