«Да, – думал он, – через год объявят женихом, а в этот год могут вывести в люди, поставить на приличную ступень; еще через год свадьба, а до того могут засыпать милостями, и этим, разумеется, я сумею воспользоваться!»
Думая это, он позвонил.
– Попросите позволения у дядюшки прийти к нему на несколько минут, – сказал он официанту.
Но дядя сошел к нему сам. Он получил известие о пожаловании его камер-юнкером и о его производстве и пришел поздравить.
После обычных фраз Андрей Васильевич сказал дяде:
– Не знаю, дядюшка, будете ли вы меня бранить, но вчера я у Генриковых сделал то же или еще хуже, чем, помните, у Леклер с Левенвольдом. Я дал Густаву Бирону пятнадцать тысяч, то есть все, что у меня было. Он играл и проигрался. Потом его вызвал играть Велио. Он и обратился ко мне, прося ссудить его, чем могу, на несколько дней. Я, по вашему правилу – не жалеть денег, имел слабость не отказать и остался только с несколькими десятками золотых.
– А он проиграл?
– Не знаю. Я уехал прежде, чем окончилась игра. Знаете, счел неделикатным сидеть, будто ожидая расчета.
– Ну, разумеется, мой друг, ты сделал прекрасно. Нет ничего мещанистее ожидать денег, будто боишься за то, что их выпустил. За это я опять могу тебя только хвалить. В тебе есть это прирожденное чувство деликатности, этот истинный аристократизм…
– Да, только вот беда: через неделю карусель, а потом бал. Императрица пожелала, чтобы я участвовал и в карусели, и в бальной кадрили с Лизонькой Бирон. Нужны костюмы, нужна лошадь, а у меня, как я сказал, всего несколько золотых.
– К сожалению, в настоящую минуту я не могу тебе ничего дать; тоже, будто нарочно, кое на что поистратился. Но это ничего. Мы тебе поможем. Только смотри, не увлекись! Ты что-то нынче очень часто о Лизоньке Бирон вспоминаешь. Ты где обедаешь сегодня?
– У Трубецких.
– Прекрасно, недалеко. Так после обеда заезжай домой, мы твою беду исправим.
Он позвонил.
– Послать курьера к Ермилу Карпычу, – сказал он явившемуся секретарю, – потребовать, чтобы к половине седьмого он был здесь.
Когда племянник воротился с обеда и прошел в комнаты дяди, который, как он узнал, пил кофе один в розовой столовой, потому что обедал с гостями и гости уже разъехались, то первое, что его поразило, это сидевший при самом входе у швейцарской, на ясеневой скамье, чистенький, седенький старичок, мужичок не мужичок, мещанин не мещанин, а так что-то среднее между дьячком и мещанином. Старичок был окружен Елпидифором, Федором, швейцаром и целой стаей официантов, которые его слушали разинув рот.
Но, пройдя к дяде, он изумился еще более, когда при ударе часов половины седьмого официант доложил о том, что Ермил Карпыч приехал по приказанию его сиятельства, то дядя велел проводить его в венецианскую гостиную. Венецианская гостиная – это была одна из тех комнат, в которой дядя принимал только тех, кого он хотел поразить своею особой роскошью и вкусом; неужели туда он велел просить и виденного им, беседовавшего с лакеями, приземистого седенького старичка.
Это, однако ж, оказалось так. Когда они пришли в гостиную, то старичок, беседовавший до того с лакеями, стоял посредине гостиной и рассматривал великолепную венецианскую вазу из цветного хрусталя, с залитыми в нее мозаиковыми медальонами, производившими через грань хрусталя действительно изумительный эффект. Старичок при входе поклонился почтительно, по-русски, но без особого унижения.
– К тебе дело, Ермил Карпыч, – сказал князь Андрей Дмитриевич, садясь на диван подле античного столика, в то время как князь Андрей Васильевич сел подле него на стул. – Садись-ка, поговорим.
Ермил Карпыч спокойно уселся против них на канапе, не обращая ни малейшего внимания на то, что канапе, как и вся мебель и стены, была обита великолепной пунцовой с золотом парчой.
– Вот что, Ермил Карпыч, – начал князь Андрей Дмитриевич. – Племянника камер-юнкером пожаловали; ему нужны деньги, недели на полторы или на две, тысяч семь-восемь; а я тут ныне с вами поистратился, да и в деревне велел дом переделывать, так до того месяца ссудить его не могу. Вот для первого раза услужи-ка ему в этом деле, как услуживал ты мне в других разных; много одолжишь! А я за него порука и ответчик. Ему это крайне нужно, и если можно, сегодня же. Понимаешь, очень нужно!
