Булгаковская Москва — действующая модель Содома — уходит в землю. В «реальной» столице жизнь продолжается (см. «Эпилог»).
«Любимый город может спать спокойно…» Только ученику мастера не спится в ночи полнолуния.
…Когда выломали закрытую изнутри на замок и щеколду дверь, то увидели: Бартини лежит на пороге ванной. На виске — кровоподтек: падая, ударился об косяк.
«…Он упал навзничь и, падая, рассек себе кожу на виске об угол доски бюро. Когда отравленные затихли, Азазелло начал действовать. Первым долгом он бросился в окно…»
Один из тех, кто зашел тогда в квартиру на Кутузовском проспекте, вспомнил: на столе стояли две чайные чашки с ложечками и сахарница. Он кого-то ждал. И — окно… Оно было распахнуто. В таком контексте горящий газ и вода, которая хлестала из крана в ванне, приобретает несколько иной смысл: церемониал!
Бартини пишет, что есть два вида людей — изобретатели и приобретатели. Мир Света и Тени — Ормузд и Ариман! Эти имена зороастрийских богов Добра и Зла встречаются на первых же страницах «Цепи».
…Время от времени Ормузд рассыпает на Землю жемчужные ожерелья душ Посвященных. Они — Вестники Света. Имя «Маргарита» — «жемчужина». Из Персии образ жемчужины — совершенной души — проникает в Индию. «Гимн о жемчужине», аллегорическая притча о духовной трансмутации — это уже II–III век н. э. Тот же таинственный символ мы встречаем и в трактатах александрийских алхимиков — например, в знаменитой «Книге Клеопатры».
Зороастрийцы знают: весь мир родился из космической Воды и Огня. Это у них — ритуал зажигания огня на холмах и башнях, «вечный огонь» в домашнем алтаре. Душа бессмертна. Это религия нравственной чистоты. Человек должен быть «прозрачным» для лучей Ормузда — «не дающим тени», и в этом смысле — невидимым. Золотой век человечества — впереди. Огонь — символ жизни и смерти, начало и конец всего. Отсюда тянутся ниточки к Андромеде (Персей!) и «Агни-Йоге» у Ефремова, к его «Темному пламени». К «Блистающему миру» Грина и волошинским фокусам с огнем. И, конечно — к Булгакову…
«— Тогда огонь! — вскричал Азазелло, — огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем.
— Огонь! — страшно прокричала Маргарита…»
«Мастер и Маргарита»… Поставим рядом две начальные «М».
ММ — словно четыре языка пламени над городом: подвал мастера, «торгсин» на Смоленской, дом Грибоедова и «нехорошая квартира» № 50… С четырех концов горит Москва, отражаясь в зеркале одноименной реки. Но и огонь у Булгакова — особенный: «…загорелось как-то необыкновенно, быстро и сильно, как не бывает даже при бензине…»
Огонь и вода. Красная комната, «водяная» комната… Бартини даже прожил — 77 лет, ровно столько же, сколько Зороастр — великий пророк грядущего Света.
— Загадочный, таинственный… А по-моему, Бартини — просто большой ребенок! — заявил бывший работник Технического управления Минавиапрома. — Большой гениальный ребенок! Каждая новая идея завораживала его. Он пытался делать много дел сразу, но это получалось плохо — летели планы, сроки, заказчик терял терпение… Потом проект забрасывали, чтобы он не мешал заниматься новой идеей — и тоже, заметьте, гениальной… Без шуток — его конструкции были на грани возможного, в каждую он вкладывал все самое передовое. Одному Богу известно, откуда что бралось — это же работа целых институтов! А доводить до металла, до серии — страшная нервотрепка! Особенно, когда никому ничего не надо. Для этого не нужно быть Бартини — вполне достаточно быть Туполевым или Яковлевым… Трудно подсчитать ущерб, который нанес советской авиации этот человек! Ведь после Бартини эти идеи долго никто не брал — неприлично-с! Даже когда их уже вовсю использовали западные фирмы. Да разве так можно работать — никакой преемственности конструкций, ни одной похожей формы!..
Форма…
В завещании Бартини просит собрать и систематизировать свои работы по авиации. Зачем? И почему он вообще занимался самолетами?
По той «легенде», которой Бартини придерживался на допросах в 38-м, его настоящий отец — барон Людвиг Формах. В «Цепи» Бартини вывел себя под именем Ромео Форми.
Форма.
