— И — Маргарита?! — удивился Скептик.
Разумеется: недаром в самом начале на Маргарите — черные перчатки с раструбами — такие же как у Воланда в конце романа. А перед балом ей надевают тяжелую ладанку с черным пуделем. Тот же пудель украшает набалдашник воландовской трости — перечитайте первую главу! Он — и «Рыцарь», и «Шут», и «Король», и «Королева». И «Жрица» — Гелла… Это косвенно подтверждает текст: в конце романа мы с изумлением узнаем, что чекисты, расследовавшие это загадочное происшествие, пришли к выводу, что главным в шайке был… Коровьев! И, якобы, именно он — мощнейший гипнотизер! — проделал все фокусы в Варьете и других местах. Создание магической квазиреальности — хлеб индийских факиров. Но именно в Индии корова — священное животное!
Воланд — маг.
Вот она, «лишняя» карта Воланда! В древней Иудее магов звали волхвами. Они приходили с востока — из зороастрийской Персии. Так сказать, «иностранные консультанты по магии».
ВОлхв РоЛАНД — Воланд: «Волшебная страна»!
Это можно легко проверить, открыв роман на той странице, где впервые появляется Воланд. Помните — Берлиоз поучал Бездомного? Случайно ли, что из всех новозаветных историй Булгаков выбрал эту: «…необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем, прихода волхвов, описал нелепые слухи об этом рождении…»
«Рождение» и «волхвы»!..
Маги — священная каста в странах Древнего Востока. Они — не только волшебники и пророки, но и жрецы, ученые, астрономы. В Вавилоне была даже должность — «царь магов». По-шумерски: «Раб-Маг»…
Ра-Мег.
Раб-Маг.
…Москва, сто лет жившая в мессианском предощущении себя «Третьим Римом», стала вторым Вавилоном. Не в этом ли смысл посещения Воландом-Бартини «пролетарской столицы»? Так сказать, инспекция на месте…
Только два измученных праведника — мастер и его возлюбленная — оправдывали погрязший в грехе Город. Они вознесены «на покой» — и над Москвой нависла тьма Кармы. И сгинул великий город — «ушел в землю и оставил по себе только туман».
…Туман — оккультный символ забвения. И — тайны…
Шифр? Безусловно. Здесь очень важны детали, подробности. Вот Воланд«…остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце…»
В конце романа — снова вечер, и снова солнце крошится, отражаясь в московских окнах: «…Воланд, Коровьев и Бегемот сидели на черных конях в седлах, глядя на раскинувшийся за рекой город с ломаным солнцем, сверкающим в тысячах окон…»
А чуть ниже — опять: «…Воланд указал рукой в черной перчатке с раструбом туда, где бесчисленные солнца плавили стекло за рекой…»
Еще ниже: «…покинутый город С монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле…»
Луна — тоже отраженный свет. В начале и в конце книги в глазах отрезанной головы Берлиоза рассыпается изображение луны.
Настойчивость автора просто поразительна: он словно боится, что читатель пропустит нечто важное! Образ человечества, как разбитого зеркала, отражающего свет Ормузда, мы найдем в «Зенд-Авесте». Там же — образ цепи. Например, звезды зороастрийцы считали видимыми звеньями грандиозной невидимой цепи светил. Вспомним аллегорическую картину Бартини — взрыв Сверхновой: сияющую звезду удерживает в пространстве золотая цепь! Отсюда — один шаг до астрофизических штудий профессора Козырева, с которым Бартини был хорошо знаком.
…Писатель, напророчивший гибель Москвы, вызвал у некоторых патриотов сложные чувства. Те же чувства заставляют изворачиваться самым немыслимым образом ученых булгаковедов — особенно москвичей. И совершенно напрасно. Есть очень малоизученный вопрос — влияние Волошина на творчество Булгакова. Одна из самых странных волошинских идей — о воздействии художественного творчества на то, что мы называем действительностью. Волошин призывал писателей выплеснуть на страницы книг то, с чем не хочется столкнуться в жизни. Господство в России реалистической литературы — причина того, что«…поднимается иная действительность — чудовищная, небывалая, фантастическая, которой не место в реальной жизни, потому что ее место в литературе». «Эпоха ужасов и зверств всегда следует за эпохами упадка фантазии, бессилия мечты», — писал Волошин своей будущей жене М. Сабашниковой.
