Каждому, кто хоть сколько-нибудь неповерхностно знаком с историей России, ясно, что присоединение Сибири было бы немыслимым без добровольного согласия и взаимного доверия. Подвергать сомнению этот факт – значит подтачивать основную этническую ось российской государственности.
Завоевывать пришлось Кавказ и Среднюю Азию. Но Грузия добровольно вошла в состав России, присоединение Армении было, по существу, освобождением единоверцев, а завоевание Азербайджана – установлением удобной для России границы с Ираном. Теми же политическими, пограничными соображениями были вызваны походы Черняева и Скобелева. Да, военные действия на Кавказе и в Средней Азии были, но здесь, как и в Прибалтике, русские столкнулись с иным суперэтносом, даже с двумя. Грузины и армяне представляли собой осколки Византии; туркмены, узбеки, таджики, турки вместе с крымскими татарами входили в Мусульманский суперэтнос. Византия была исторически дружественна Руси, и комплиментарность христиан Кавказа с россиянами предопределила их присоединение к России.
Мусульманский мир со времен Мамая был принципиальным противником Москвы, и это породило детерминированную цепь событий, закончившуюся сложением православной империи, хотя исход войн с Крымом, а затем Турцией и Ираном не был предопределен и мог быть совершенно иным.
Отдельный суперэтнос представляют собой евреи – обитатели антропогенного городского ландшафта. То, что евреи – не этнос, а именно суперэтнос, т.е. совокупность различных этносов, различающихся между собой как французы, испанцы, итальянцы и ирландцы в Западной Европе, продемонстрировало создание государства Израиль. Здесь положение европейских евреев (ашкенази) и афроазиатских евреев (сефарды), не говоря уже о фаллашах, значительно отличается. Весьма непохожи друг на друга и сами сефарды (как и ашкенази): беннисраэль Индии, джаиды Ирана, крымчаки, йеменские евреи и др.
Реальность различия суперэтносов СССР подтверждается существенными отличиями в их демографической эволюции
[147], а также результатами смешанных браков, о которых пишут и этнографы. Но, не владея методом суперэтнической диагностики, их трудно осмыслить. Так, в Прибалтике в смешанных семьях эстонцев, латышей и литовцев с русскими лишь от одной трети до половины считают себя русскими. В Средней Азии и на Кавказе почти все дети не считают себя русскими (русская здесь, как правило, мать ребенка); зато в Чувашии почти 98% подростков из чувашско-русских семей именуют себя русскими [38, с.154]. Никакого объяснения такому расхождению результатов метисации, как нетрудно убедиться, академик не дает. Однако, учитывая реальность существования западноевропейского, мусульманского и российского суперэтносов, реакция прибалтийских и среднеазиатских подростков понятна. Что же касается чувашей, то они входят в российский суперэтнос и потому выбирают в качестве этнической суперэтническую принадлежность. Выбор подростков во всех трех случаях не может считаться случайным или субъективным, поскольку речь идет о достаточно больших выборках. Тем самым реальность существования суперэтносов подтверждается еще и статистически.
Отрицать объективные законы этногенеза, независимые от законов общественного развития и пожеланий отдельных чиновников, – значит заведомо исключать возможность постичь реальные причины и механизмы этнических конфликтов. Осудить заздравный подход к этническим проблемам еще недостаточно, ведь при этом можно впасть в еще более тяжелый для ученого грех – этнографическое ханжество, которое стыдливо умалчивает о принципиальной некомплиментарности отдельных суперэтносов между собой или, напротив, бросает тень на многовековые дружественные связи действительно комплиментарных суперэтносов, скажем, Российского и Степного.
В настоящей работе раскрыта только малая часть арсенала концепции, названной нами пассионарной теорией этногенеза. Более широкое применение ее потребовало бы нескольких монографий (см.:
Гумилев Л.Н.География этноса в исторический период. Л., 1990). Мы хотели обратить внимание на то, что без широкого изучения всемирной этнической истории, знакомства со всей имеющейся литературой вопроса, без достоверной статистической информации и открытого обсуждения конкурирующих исследовательских программ этнография никогда не превратится в этнологию, которая может не только правильно описывать феномен этноса, но и постигать законы его изменения.
