Попробуем поставить вопрос иначе. Возможна ли альтернатива не отдельно марксистам, демократам, почвенникам, анархистам (несть им числа), а социальной интерпретации истории как таковой? Ведь на деле политиков при всей мозаике политических взглядов роднит глубокая внутренняя убежденность: история делается людьми и этот процесс поддается сознательному регулированию. Недаром ключевой момент в деятельности любого политика – момент так называемого принятия решения. Однако не только политик, но и любой обыватель способен привести массу примеров того, как на первый взгляд правильные и взвешенные политические решения приводили к совсем иным последствиям, нежели те, на которые были рассчитаны. Например, желая поправить пошатнувшееся благосостояние с помощью военных успехов, какой-нибудь средневековый герцог, разумно оценив свои силы, «принимал решение» начать вербовать себе наемников. Вскоре мажордом герцога уже давал какому-нибудь прохвосту золотую монету и говорил: «Милейший, возьми это, иди и объясни всем своим друзьям, что наш герцог – добрый герцог». И вот искатели оплачиваемых приключений начинали прибывать во владение герцога нестройными толпами. В результате еще до начала войны благосостояние сеньора падало, ибо после ландскнехтов оставались потравленные поля, пустые бочонки да оборванные женские юбки. Конечно, наш современник задним числом легко объяснит происшедшее недальновидностью герцога и низким уровнем образования в средние века. «Правитель должен был предвидеть последствия приглашения на службу жадных кондотьеров, и вообще гораздо правильнее было бы ему освободить крестьян от крепостной зависимости, просветить их, обучив азам политической экономии и военного дела, и, оперевшись на крестьянскую массу в союзе с ремесленниками, совершить буржуазную революцию». Пример намеренно утрирован, но заметим, что такую программу вряд ли бы одобрили вассалы герцога, а ссора с окружением и тогда уменьшала шансы вождя на счастливую старость.
Но самый парадоксальный вывод из приведенного примера заключается в том, что методология социальной политики сегодня остается такой, какой она была несколько сотен лет назад. Назовите герцога – президентом, наемников – партократами, крестьян – цивилизованными бизнесменами, а буржуазную революцию – демократической, и вы получите точную копию высказываний вчерашней газеты по поводу дискуссий в парламенте.
Как видим, выбор сознательных решений для политика всегда ограничен влиянием поведения окружающей среды и адекватностью представлений самого политика об этой среде. Следовательно, для верной оценки происходящего крайне важно представлять себе механизмы поведения человеческих коллективов. Но еще более важной является правильность представлений политика о природе объектов, с коими ему volens nolens приходится иметь дело. Здесь-то, на наш взгляд, и скрыты корни межнациональных проблем.
Европейское образование и европейский менталитет среди множества прочих иллюзий породили и иллюзию социальной природы этносов (народов). Нам стоило бы более критически отнестись к этому устоявшемуся и широко распространившемуся заблуждению.
Можно, конечно, продолжать считать, будто история определяется социально-экономическими интересами и сознательными решениями. Но давайте задумаемся над вещами очевидными. В жизни человеческой нет ничего более нестабильного, чем социальное положение и социальные отношения. Одному из авторов самому довелось испытать превращение из бесправного государственного раба в ученого, пользующегося некоторым вниманием публики. Еще легче обратный переход: в зэка может превратиться и глава политической полиции, и спикер новорожденного парламента – печальные примеры В.А. Крючкова и А.И. Лукьянова у нас перед глазами.
Но никакими усилиями и желаниями не может человек сменить свою этническую принадлежность – каждый принадлежит к какому-нибудь этносу, и только к одному. Не заставляет ли это предположить, что именно в недрах многообразной этнической стихии человечества сокрыты глобальные и объективные закономерности исторических процессов? Еще совсем недавно для такого рода предположений оснований не было. В рамках социальной доктрины (будь то марксизм Сталина или структурализм Леви-Строса) отличия одного этноса от другого связывались с какой-либо совокупностью социальных признаков, и на том дело кончалось. В трудах Института этнографии АН СССР подобный взгляд бережно культивировался до самого последнего времени.
