— Вот я скажу отцу про твою работу, — спокойно пригрозил я, — тогда посмотрим…
Дедушка чуть растерялся, но воинственного духа не терял.
— А что мне твой отец! Тебе он отец, вот ты его и слушай. А мне он сын. И указывать, как мне поступать, он не имеет права…
— А вот имеет, — сказал я, продолжая писать.
— Не имеет, — сказал дедушка.
— А вот имеет, — сказал я, положив мазок.
— Не имеет, не имеет! — дедушка даже ногой топнул.
В это время вошел отец и удивленно уставился на нас.
— Да, ты не имеешь, — набросился на него дедушка. — Не имеешь права мне указывать!
— Да что с тобой? — растерялся отец. — Я не указываю.
— И я буду, буду копать могилы, — все больше горячился дедушка.
— Копай, копай на здоровье, — замахал руками опешивший отец.
— Могилы, папа, могилы, — с ехидцей напомнил я. — Ты прослушал самое главное.
— Что?! Какие могилы? — изумился отец.
— Прямоугольные, — сказал я. — В которых людей хоронят.
— Постой, попой, погоди! — отец был совсем растерян, но мы с дедушкой быстро ему все втолковали.
Он понял, стал пожимать плечами, словно поеживаясь от холода, и, так пожимая плечами, молча вышел из комнаты.
— Он ничего не сказал, — сказал дедушка.
— Он сказал, просто ты не расслышал, — сказал я.
— Что же?
— Сумасшедший дом, — сказал я.
— Это про нас, что ли? — спросил дедушка.
— Про нас.
— Ага, — дедушка снова сел на табурет и стал скрипеть им.
— Ты мне мешаешь, — сказал я. — Не скрипи.
Он затих.
Я искоса поглядел на него. Дедушка сидел понурый и был похож на большую усталую птицу.
Через минуту я поймал себя на том, что машинально пишу на своем этюде голубой акварелью печальный профиль дедушки. Над этюдом я работал две недели, заканчивал его, но все время ощущал, что чего-то не хватает на этом солнечном песчаном берегу моря, не хватает чего-то главного.
И теперь, когда, забывшись в моих руках, голубая кисть, перечеркнув этюд, очень точно и взволнованно передала настроение старческого лица, я понял, что в этой работе не хватало моего дедушки. Голубую кисть я заменил фиолетовой, и пока сидел дедушка, я лихорадочно писал его. Получался отличный портрет, он тревожил и радовал меня, и сердце бешено колотилось, будто выскочить просилось на холст.
— Дедушка, — тихо позвал я.
— Что? — тут же спокойно отозвался он.
— Я нарисовал тебя, — сказал я, и голос дрожал. — Посмотри.
Он тяжело поднялся, подошел, заглянул рассеянно на портрет.
— Что это возле моего уха домик такой маленький? — спросил он.
— Это я на другой работе написал тебя, — сказал я. — Я это все замажу фоном. Будет только твое лицо. Ну, как?
— Очень похоже, — сказал он, вздохнул, развел руками. — Я ничего не понимаю в этом.
И ушел к себе.
Я был захвачен портретом. Стал тут же делать фон — мерцающий светло-синий. В усталом лице старика ясно проглядывала беспокойная молодость и сила его неотдыхающих рук, свежестью, добротой и оптимизмом веяло от портрета.
Работа была закончена часа за два, и я тут же пошел за братом. Они с отцом обсуждали что-то, склонившись над чертежом, когда я вошел в комнату.
— Вахид, — сказал я. — Извини, что беспокою. Ты мне нужен. На минутку.
Вахид с отцом строго и чуть удивленно взглянули на меня, одновременно подняв головы.
— Я сейчас, — бросил Вахид отцу и вышел со мной.
Мы вошли в мою мастерскую, и я подвел его к портрету. Я чувствовал, что широко и глупо улыбаюсь, но ничего не мог поделать.
Вахид долго молчал, разглядывая портрет.
— Ну, как? — спросил я. Голос у меня дрожал, словно от ответа брата многое зависело.
— Неплохо, — сказал он. — Похоже вроде. Только почему у него один глаз больше другого? Вот левый явно крупнее…
Меня будто по голове ударили. Впрочем, что удивительного в его вопросе.
— Потому что так надо, — сухо ответил я.
— Я просто высказал свое мнение, — сказал Вахид. — Я думаю, ты для того и показал мне портрет.
— Да, — сказал я. — Все в порядке. Ты прав. Но так надо. Я же не лезу в твои чертежи и не задаю вопросов…
— Ты хотел сказать — глупых вопросов?
— Хотел сказать то, что сказал.
— Послушай, Рустам, — сказал он. — Я не имею права попрекать тебя… Но пойми меня правильно… Я старший брат и наравне с папой и дедушкой должен беспокоиться о твоем будущем, о твоей, так сказать, дальнейшей судьбе…
