Мы отыскали в вестибюле незанятый угол, где стояло несколько деревянных стульев с высокими спинками, и я усадил там Пэтти.
— Мне бы хотелось увидеться с Сиверингом наедине, — объяснил я, — чтобы его не испугать.
— Но ты же обещал…
— Разумеется, ты будешь со мной. Только смотри, не потеряйся.
Пэтти заверила, что и не подумает, и я ее оставил. Я пересек вестибюль и подошел к стойке, за которой стоял коротышка с соломенными волосами и пухлыми щеками с ямочками. Такими обычно представляют добреньких дедушек.
— Будьте любезны, номер комнаты мистера Сиверинга, — попросил я по-немецки.
Он поискал в журнале, пробежав мягким коротким пальчиком, таким же розовым, как голый череп Йоахима Ферге, сверху вниз по списку постояльцев.
— Сожалею, но Сиверинг у нас не значится. Может быть, в какой-нибудь другой гостинице по дороге на Цугшпитце?
Внезапно меня осенило, что Сиверинг вряд ли стал бы регистрироваться под своим настоящим именем.
— Американец, — сказал я.
— У нас живет, наверное, не меньше дюжины американцев.
Припомнив виденные мной фотографии Сиверинга, я попытался его описать. Когда я закончил, пухлый человечек молчал и смотрел на меня. Я положил на стойку несколько марок, которые тут же не без участия добренького дедушки куда-то исчезли.
— Человека, которого вы ищете, зовут Коул. Пятое крыло, номер триста двадцать семь.
Мы обменялись вежливыми улыбками. «Если дело так пойдет и дальше, — подумал я, — баварский сервис влетит мне в копеечку».
Дорогу к номеру 327 я нашел безо всяких схем. Коридоры были узкими, темными и грязными. «Зато комнаты должны быть большими», — решил я. Постучав в дверь, я ощутил, как бешено колотится мое сердце. Дело оказалось долгим, оно изобиловало насилием, но сейчас я уже был почти у цели. Хотелось бы знать, перевернется ли в своей свежей могиле Саймон Коффин.
Звук шагов по непокрытому полу. Тишина. Дверная ручка быстро повернулась, протестующе заскрипели петли.
Она стояла в тусклом свете дверного проема. В комнате позади нее было лишь немногим светлее, чем в коридоре. Очень красивая блондинка небольшого роста, она вовсе не выглядела уставшей, хотя совсем недавно проделала длинный путь.
— Мистер Драм! — с удивлением воскликнула Ильзе Сиверинг.
— Я приехал сразу, как только смог, — проговорил я.
— Не надо сарказма, — парировала она. — Я этого не люблю.
Она продолжала стоять в дверях, и я произнес:
— Может быть, Чет, вы все-таки войдете?
— Снова этот ваш сарказм.
— Знаю. Вам не хотелось бы видеть меня здесь.
— Этого я не говорила.
— Как только Саймон Коффин умер, Бадди Лидс отстранил меня от дела.
— Я в курсе. И именно поэтому вы столь саркастичны, не так ли?
По коридору прошествовала чета американцев: он в шляпе-панаме, и она в зауженных брюках.
— Немного добавить звука, и можно будет устраивать танцы, — заметил я. — Может, я все-таки войду?
— О, разумеется. Извините.
Она сделала шаг в сторону, я вошел, и она закрыла дверь. Комната была просторной, вот почему коридоры были такими узкими. Весь интерьер был выдержан в потрясающем рококо: фантастические фигуры украшали стойки кроватей, обвивали ножки стульев, любовно вплетались в раму зеркала. Единственным в комнате, что имело строгие прямые линии, были ее стены, которые, по-моему, находились все-таки под прямым углом к полу и потолку. Если, конечно, не считать еще двух закрытых резных дверей на дальнем конце комнаты и одной позади меня, взглянув на которую, Ильзе подошла и заперла ее на ключ.
— Это не я придумала вас уволить, — проговорила она. — Я всего лишь хотела помочь Фреду, я всегда хотела только этого. Лишь ради этого… для этого я вскружила голову Альберту Борману. Фред уехал, и я не знала, что он собирался делать. Я сделала то, что сделала бы на моем месте любая другая женщина. Я пыталась его удержать.
— Лидс не нуждался в чьих-либо советах, чтобы меня уволить.
— Вы брали аванс?
— У таких типов, как Бадди Лидс, задатка обычно не спрашивают. Лишь очень редкие из них не платят своих долгов.
— Вы озлоблены, и мне это не нравится. Пятисот долларов плюс транспортные расходы будет достаточно? Я выпишу вам чек.
