16(1) Заявляя о себе как о самом набожном из людей, он осквернил себя неслыханным кровопролитием, предав смерти четырех весталок, одну из которых он сам изнасиловал, когда еще был на это способен, ибо позднее он полностью лишился мужской силы.(2>1) Вот почему он, как говорят, предался несколько иной разновидности разврата, и за ним последовали также другие люди с похожими наклонностями, которые не только вели себя сходным образом, но и утверждали, что делают это ради спасения императора.
(5) Один юноша из числа всадников принес в притон монету с изображением Антонина. Осведомители донесли на него, и за содеянное он был заточен в темницу и ожидал казни, но прежде, чем это случилось, Антонин погиб, и впоследствии юноша был отпущен на свободу.(2>2) Девушку, о которой идет речь, звали Клодия Лета.(3) Она была погребена заживо, несмотря на то, что громко кричала во всеуслышание: «Антонин сам знает, что я невинна, сам знает, что я чиста». Тот же самый приговор был вынесен и трем другим девушкам. Две из них, Аврелия Севера и Помпония Руфина, разделили участь Клодии, но третья, Каннуция Кресцентина, бросилась с крыши дома.
(4) Точно так же он поступал и с прелюбодеями, ибо, несмотря на то, что он сам оказался самым развратнейшим из мужей (пока еще был на это способен), других же людей, навлекших на себя подобное обвинение, он ненавидел, и даже убивал их вопреки закону, и, хотя и питал отвращение ко всем добрым людям, притворно оказывал посмертные почести некоторым из них.
(6) Антонин порицал и упрекал всех за то, что его никто ни о чем не просил. Обращаясь ко всем, он говорил: «Очевидно, вы не доверяете мне, если ни о чём не просите. Если не доверяете, значит, подозреваете, если подозреваете, значит, боитесь, а если боитесь, значит, ненавидите». Так он нашел предлог для обвинения в заговоре.
(6>a) Антонин, намереваясь убить Корнифицию, приказал ей, словно оказывая особую почесть, самой определить, какой смертью умереть. После долгих слез она напомнила о том, что ее отец — Марк, дед — Антонин, брат — Коммод, и, наконец, молвила: «Несчастная моя душенька, заключенная в злосчастном теле, выходи, освободись и покажи им, что ты дочь Марка, хотят они того или нет». Затем она сняла с себя все украшения, которые на ней были, и, подготовившись должным образом, вскрыла себе вены и умерла.
(7) Потеряв интерес к Дакии, Антонин прибыл во Фракию и после отнюдь не безопасной переправы через Геллеспонт почтил память Ахиллеса, принеся заупокойные жертвы и устроив рядом с его могилой конные ристания, в которых принимали участие как он сам, так и воины при полном вооружении. В честь этого события он наградил солдат деньгами, словно они одержали великую победу и в самом деле захватили древнюю Трою, и воздвиг бронзовую статую Ахиллеса.
(8) Когда Антонин прибыл в Пергам и какие-то люди оспаривали друг у друга авторство одного стиха, он, как казалось, процитировал его, словно некое пророчество: «В землю Телефа вступает Авсонии зверь». Антонин обрадовался тому, что он был назван «зверем», возгордился и разом предал смерти великое множество людей. Автор же данного стиха со смехом говорил о том, что сочинил его самостоятельно, дабы показать, что никто не умирает вопреки велению судьбы, и подтвердить народную мудрость, гласящую, что лжецам и обманщикам не верят даже тогда, когда они говорят правду.
17(1) Суд он вершил либо редко, либо вообще этим не занимался, но тратил свободное время главным образом на удовлстворение собственного любопытства. Ибо к нему поступали известия отовсюду и обо всем, в том числе о самых незначительных вещах. Поэтому он издал приказ, согласно которому никто, кроме него самого, не мог наказывать солдат, занимавшихся подобной слежкой и наблюдением. Ничего хорошего из этого не вышло, но еще и эти люди стали держать нас в страхе.(2) И самым постыдным и совершенно недостойным сената и римского народа стало то, что властвовал над нами евнух, родом испанец, по имени Семпроний Руф, занимавшийся знахарством и чародейством, за что еще Севером был сослан на остров,(3) а позже за свое поведение он должен был уплатить штраф, как и прочие доносчики. Что же касается Антонина, то он имел обыкновение оповещать нас о том, что начнет судебное заседание или займется другими государственными делами с первым лучом солнца, но на самом деле он заставлял нас ждать до полудня, а нередко и до самого вечера. При этом он даже на порог нас не пускал, и мы были вынуждены оставаться где-то снаружи. И обычно уже поздним вечером он принимал решение, что не выйдет поприветствовать нас.(4) Между тем у него, как я говорил, вполне хватало времени, чтобы предаваться всевозможным утехам, и колесницами править, и зверей убивать, и в качестве гладиатора сражаться, и напиваться, и мучиться с похмелья, и, смешав вино в кратерах, в дополнение ко всем прочим блюдам, преподносить чаши воинам, охранявшим его внутри дворца, — и всё это в нашем присутствии и у нас на глазах; и только после этого он обращался к судебным делам.
