В воскресенье, в начале февраля, рано утром Ричи позвонил Брику и предложил съездить в Рузвельт-филд, в Торговый центр.
— Пошляемся там. Деться-то некуда. Собачья скука.
Такие слова повторялись во многих домах Ист-Медоу. Город не заботился об отдыхе молодежи. Было несколько кинотеатров, но билет стоил два с половиной доллара, и бывало так, что один фильм демонстрировался по нескольку недель, а на некоторые подростков и вовсе не допускали. Имелся скейтинг-ринк, но туда могли попасть немногие подростки. В более широком плане — там не было связующего звена — того, что называется общественной жизнью. К 1972 году Ист-Медоу превратился в огромную спальню: более 60 тысяч жителей проводили там только ночь.
Ричи и Брик бесцельно бродили по гигантской аптеке в Торговом центре, смотрели альбомы пластинок, листали журналы. Проходя мимо отдела рецептов, где в это время не было фармацевта, Ричи заметил пузырек с таблетками и сразу узнал их. Он схватил пузырек и стал прятать его в карман. В этот момент за прилавком появился управляющий.
— Что вам угодно? — спросил он.
Ричи попытался поставить пузырек на место, но управляющий это заметил.
— Я вызову полицию, и вам придется подождать до ее прихода, — сказал он.
Крича, что он ни в чем не виноват, Ричи набросился на управляющего и стал душить его галстуком. Схватка длилась несколько минут; первые мгновения Брик с любопытством наблюдал ее, но, испугавшись, что может оказаться замешанным, сбежал, показав, чего стоит дружба наркоманов.
На следующий день прямо в здании суда, где было назначено его дело, Ричи заснул. Джордж растолкал его, но, находясь под действием наркотиков, Ричи снова погрузился в сон. Джордж решил, что сына не волнует серьезное обвинение, что все происходящее ему просто-напросто безразлично, а то, что он спит, — демонстрирует неуважение к суду, Джордж посмотрел на спящего — на пышную прическу «под африканца», на длинные пряди волос у висков, на пробивающиеся усы и бородку, — весь его вид показался отцу оскорбительным. И Джордж ушел. Пусть сам выкручивается!
По ходатайству адвоката Ричи освободили до суда, который был перенесен на 29 февраля.
Кэрол, всегда хватавшаяся за любую соломинку, говорила, что, быть может, страх перед судебным наказанием изменит поведение Ричи.
— Хочу надеяться, — говорил Джордж, — но сомневаюсь.
— Мама? Это я, Ричард, — он кричал так, словно звонил из Ист-Медоу в Москву, — мама, меня выгнали из школы… Я нагрубил учителю, Но как они посмели? Ведь я кончаю в этом году… — Голос срывался, Ричи всхлипывал. — Мама… я сумасшедший…
— Опомнись, Ричи, ты не сумасшедший! — Кэрол старалась успокоить его, но ее била дрожь. Все может быть… Она повесила трубку. И тут наконец решилась. Позвонила в больницу, и с помощью знакомого записали Ричи на следующий день к психиатру.
Утром, перед посещением больницы, Ричи проглотил две таблетки. По дороге он сказал матери, что рад показаться врачу. Последнее время он жаловался на здоровье: стали плохо заживать ранки, сердце работало с перебоями. Кэрол подшучивала над ним, называя его ипохондриком, но понимала, что его волнует.
В клинике Ричи предложили заполнить анкету, в которой было 65 вопросов. Из них он ответил положительно на следующие:
Часто ли бывает у вас расстройство желудка и боли? Кусаете ли вы ногти? Тревожитесь ли о своем здоровье? Испытываете ли грусть и одиночество на вечеринке? Считаете ли, что даже с друзьями следует проявлять осторожность? Легко ли раздражаетесь? Нервируют ли вас и злят мелкие неприятности? Часто ли бывают у Вас приступы бешеного гнева?
Молодой врач-практикант из Индии провел с ним наскоро беседу, затем поговорил несколько минут наедине с Кэрол, спросив ее, строгая ли она, считает ли свой брак удачным и как относится к марихуане. Затем он отправился советоваться со своим начальником. Вернувшись, сообщил, что они примут Ричи на амбулаторное лечение, но только после приговора суда по поводу избиения управляющего аптекой.
Когда две недели спустя допрашивали старшего психиатра доктора Пастернака, почему не приняли Ричи немедленно и не назначили лечение в тот же день, он заявил:
