— Ингрид, — осторожно говорит Ингмар, — может, пойдешь наверх, отдохнешь? Если хочешь, я могу сыграть с Гуннаром вместо тебя.
— Я устал от твоей близорукости. От твоих неловких рук, твоего вечного страха, твоих… твоих боязливых нежностей. Ты вынуждаешь меня…
— Стоп, — тихо говорит Ингмар.
— Извини, сбился.
— Ничего страшного, все равно было не совсем…
— Правильно, — заканчивает Гуннар.
— Очень важно, чтобы именно эта сцена не выглядела наигранной, понимаешь? Должно чувствоваться, что он все время носит в себе эту ненависть.
— Ты хочешь, чтобы это звучало так, как на читках.
— Нет, ты понимаешь, о чем я говорю.
— Не понимаю, но…
— Что-то здесь не склеивается. И поэтому ты берешь неверный старт.
— Совершенно не представляю, что я должен делать.
— Давайте лучше начнем с того, что Гуннар будет стоять у окна, — предлагает Ингмар. — Как думаешь, Свен?
— Надо только немного переставить свет.
— Давай попробуем.
Пастор отходит от окна, чтобы вдруг рассказать о своем понимании истины.
— Хорошо, — бормочет Ингмар. — И когда ты сядешь, Гуннар, просто сиди молча, и ненависть сама захлестнет тебя…
— По-моему, я придумал прекрасную причину. Я имею в виду репутацию пастора. Но ты только отмахнулась. Я тебя понимаю. Ведь это была ложь. Главная причина в том, что я не могу тебя видеть. Ты слышала, что я сказал?
— Конечно, слышала, — отвечает Ингмар.
— Я устал от твоей заботы, от твоей болтовни и добрых советов…
— Ну все, теперь ты завелся и решил выложить весь гуннаровский арсенал, — перебивает Ингмар. — Не знаю, если б ты не вынимал руки из карманов, то, наверное, тебе было бы чуть легче войти в то состояние, которого я добиваюсь.
— Да, конечно, не вынимать руки из карманов.
— Ну что? Пробуем еще раз, — улыбается Ингмар. — Прогоним эту сцену еще несколько раз, совершенно спокойно, совершенно… А может быть, потом, на неделе, попробуем ее переделать, если будет необходимость.
Тихо. Кругом стало очень тихо.
— Мотор!
— Камера! — произносит Ингмар с безмятежным видом.
— Камера! Поехали! — откликается Стиг Флудин со звукооператорского пульта.
Пастор отходит от окна, останавливается, когда ему в голову приходит какая-то мысль.
— По-моему, я придумал прекрасную причину…
— Стоп, — говорит Ингмар, поворачиваясь к Свену. — Что с камерой? Она что, все время так будет жужжать?
Гуннар садится на стул, уткнувшись лицом в руки.
— Иногда так получается, — отвечает Свен. — Иногда она…
— Нет, так дело не пойдет, — перебивает Ингмар, затем добавляет, понизив голос: — Согласен? Это никуда не годится.
— Давайте поменяем кассету, — предлагает Свен, не поднимая глаз.
— Только поторопитесь.
Ингмар подходит к Ингрид, которая уже спустилась вниз и сидит за кафедрой, держа в руке чашку кофе. Он наблюдает за тем, как Свен с Петером разбираются с камерой, ожесточенно чешет голову и заговаривает об одной из реплик учительницы.
— Но ведь пастор только что выложил ей всю правду, — возражает она.
— Да. Или то, что он считает правдой. Не думаю, что люди могут говорить правду или лгать.
— О чем ты? — спрашивает Ингрид, слегка улыбаясь.
— Либо мы лжем — и тогда все, что мы воспринимаем как правду, становится ложью.
— Либо?
— Либо наоборот, — весело отвечает он.
— Мы говорим только правду?
— Потому что на самом деле мы говорим правду, когда мы лжем.
— Не понимаю я писаных слов, — вздыхает Ингрид, пытаясь увильнуть от этого разговора.
— Ни один актер их не понимает, — улыбается Ингмар. — Актеры понимают только слово сказанное.
— Да и со сказанным тоже не очень, — смеется она.
— Нет, актер — как животное: он воспринимает одни только интонации.
— Может, хватит? — говорит Гуннар, вставая со стула.
Свен с Петером запеленали камеру одеялами и, одолжив у Ингрид овчинный тулуп, положили его сверху.
Сделав глоток воды, Ингмар берет стакан и подходит к Гуннару.
— На этот раз сыграй так, как ты хочешь, — говорит он. — Я почти согласен с Торстеном Хаммареном[39], когда он говорит, что плевать хотел на ваши мысли, главное — это ваши голоса и выражения лиц. Черт, вы же понимаете, что результат важнее всего. Думайте хоть про блинчики, только пусть это выглядит так, как надо.
