Революция отвергает своих детей - страница 25
Какие–го заседания были уже проведены, но казалось никто не знал, что с нами теперь будет. На наши вопросы педагоги лишь беспомощно пожимали плечами:
— Мы знаем так же мало, как и вы. Директор ведет переговоры.
Когда директор откуда‑то вернулся, последовал приказ: всем собраться в большом зале. Сейчас откроется собрание!
В сравнении с другими собраниями, проходившими в этом зале, нынешнее никак нельзя было назвать торжественным. Мы сидели на мешках и ящиках или стояли, прислонившись к стене.
Как обычно, началось с политического введения.
Наш директор объяснял нам заключение пакта. При этом он подчеркнул, что западные державы отказались вести переговоры на основах равенства. Они хотели так использовать Советский Союз, чтобы он воевал в интересах западных империалистов. Великий Сталин разгадал, однако, эту игру. Благодаря немедленному заключению пакта с Германией созданы условия, при которых Советский Союз может и дальше жить в мире и продолжать свое строительство.
После этого вступления директор начал говорить о нашем доме:
— В связи с новой внешнеполитической обстановкой будет и у нас проведена известная реорганизация.
Под формулировкой «известная реорганизация» надо было понимать роспуск нашего дома.
Директор знакомил нас с новой генеральной линией коротко, холодно и бессердечно. Он уже не старался психологически облегчить нам переход на новое положение. У меня невольно создалось впечатление, что мы «списаны со счетов».
— Все воспитанники дома, еще не окончившие 7–го класса, будут направлены сегодня днем в русский детский дом «Спартак». Старшие могут пойти на предприятия, которые и позаботятся тогда о жилище. Желающие окончить десятилетку будут вместе с младшими переданы в русский детский дом и должны будут подчиняться тем же порядкам, которым подчиняются воспитанники русского дома.
За полчаса все было решено. Еще в тот же день 40 воспитанников было отправлено в детский дом «Спартак». Внешние различие между двумя долами казалось не столь большим. Здание было немного меньше, но во всяком случае вполне хорошее.
С робостью и неохотой вступили мы в новый дом. Тут же при входе нам приказали:
— Всем тотчас собраться в зал! — Это звучало не очень приветливо.
Подавленные, стояли мы в зале, когда туда вошел высокий, суровый, темноволосый человек:
— Построиться в одну шеренгу! — строго скомандовал он. Такой тон не был обычен для нашего прежнего дома.
Внутренне протестуя, мы исполнили приказание.
Как удары дубинкой сыпались на нас его распоряжения:
— Никто не имеет права уходить из дома без разрешения педагога!
— Школьные задания будут проводиться под наблюдением педагогов! Все должны подчиняться установленному порядку этого дома. Старшие тоже не должны рассчитывать на особое положение. Курить строжайшим образом воспрещается, даже вне дома и во дворе! Каждый, кто курит, должен сейчас же в этом признаться и сдать свои папиросы. Кто этого не сделает, понесет строгое наказание.
Нам было уже по 17, 18 и даже 19 лет, и у некоторых, в том числе и у меня, в кармане находились «Дукат» или «Казбек». В нашем прежнем доме никогда не запрещали старшим курить.
— Я еще раз требую от вас добровольно сдать папиросы. Повторяю, кто этого не сделает, будет строго наказан, — воскликнул угрожающе директор.
Кто‑то из нас сдал первый. Против своей воли один за другим мы последовали его примеру.
Затем нам показали спальную.
Мы с ужасом смотрели на простые железные кровати тесно прижавшиеся друг к другу. Никакого сравнения с нашим старым домом!
«Сюда, конечно, не приведут иностранных делегаций» — насмешливо подумал я.
Вечером мы ужинали. Незачем говорить, что это был плохой ужин.
Но меня не столько угнетало изменение материальных условий, как стеснение моей индивидуальной свободы: необходимость строго подчиняться правилам, требующим, например, получения разрешения на каждую небольшую прогулку.
Некоторые из наших младших готовы были плакать.
— Здесь нехорошо. Все совсем другое, не сравнить с нашим домом!
— Я никогда не думал, что разница между нашим и русским детским домом так велика.
