В тюрьме начались репрессии. Беглецов заковали в кандалы, отобрали книги, теплую одежду. Чтобы как-то оправдать репрессии в отношении не участвовавших в побеге, администрация тюрьмы пошла на провокацию. Утром в камеры ворвались солдаты и стали проводить обыск, который скорее носил характер погрома: при сопротивлении заключенных в ход пускались приклады. Затем политзаключенных развезли по разным карийским тюрьмам. Здание тюрьмы обыскали самым тщательным образом, но подкопа все-таки и на этот раз не обнаружили. Он был найден значительно позже и заделан. Просторные камеры были превращены перегородками в закутки. Режим стал значительно тяжелее: заключенных запирали по камерам, не разрешали общаться, тщательно осматривали кандалы. Некоторых заковали в ручные кандалы. Резко ухудшилось питание, были запрещены прогулки, переписка и свидания с родными, не давали книг, не разрешали покупать дополнительные продукты и т. д. Кроме того, были высказаны угрозы, что применят телесное наказание плетьми.
Терпение у политкаторжан дошло до предела, и было решено объявить голодовку. 12 июля 1882 г. объявила голодовку одна группа, а через несколько дней среди голодающих уже было 60 человек. Несколько дней начальство ничего не предпринимало. Затем было заявлено, что врач будет вводить пищу насильно, на что политкаторжане заявили, что все будут решительно сопротивляться. Наконец тюремное начальство распорядилось прислать депутатов для переговоров о причинах голодовки. Выбрали Мышкина и Ковалика. Мышкин написал заявление, в котором перечислил все надругательства над заключенными и нарушение их прав. Он писал о том, что мужья лишены свиданий с женами, приехавшими к ним с разрешения высших властей; что политзаключенных держат в ужасных и непригодных для жизни человека помещениях; что развивается цинга, однако не выдают никаких противоцинготных средств и не позволяют покупать их на свой счет; что они лишены всякого физического и умственного труда и таким образом обречены на убийственное безделье, разрушающее их здоровье; что у многих уже кончились сроки каторги, а их продолжают держать в тюрьме, и о многом другом. Последнее было связано с тем, что все заключенные новой тюрьмы были отданы под суд по делу о побеге. Никакого определенного ответа от начальства получено не было. Было решено скорее покончить жизнь самоубийством, чем допустить искусственное питание. Голодовку поддержала и женская каторжная тюрьма на Нижней Каре. За это женщин перевели в другую тюрьму и объявили трехмесячное карцерное заключение: лишение прогулок, книг, переписки с родными. Тюрьма на Усть-Каре представляла собой длинный деревянный сарай, где по обеим сторонам коридора находились камеры-одиночки с маленьким окошком. Две печи были только по концам коридора. В женской тюрьме среди политкаторжан находилась Софья Александровна Лешерн фон Герцфельд. Позднее приехала Софья Андреевна Иванова, а через год к ним присоединилась Т. И. Лебедева.
Войноральский и другие товарищи, знавшие Татьяну Ивановну Лебедеву черноокой красавицей, увидели маленькую желтую худощавую старушку, еле передвигавшую ноги. Два года в подвальной камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости унесли ее красоту и здоровье. Она смело заявила на суде, что сознательно и добровольно участвовала в покушении на царя.
Софья Лешерн была освобождена по процессу "193-х" благодаря своему знатному происхождению, но, освободившись, она уехала в Киев, где примкнула к Валериану Осинскому, и была арестована вместе с ним. Еще в доме предварительного заключения между ней и Мышкиным началась переписка, которая продолжалась и на Каре. В одном из писем он ей писал: "Как бы я хотел снова произнести речь, но такую, которую слышал бы весь мир, чтобы весь мир содрогнулся от тех ужасов, которые я расскажу. Ценой жизни готов я это сделать... Я показал бы им всех запытанных, замученных, сведенных с ума, я показал бы им прикованных к тачке: безумного Щедрина, Попко и Фомичева. О, как все это ужасно. Тем более ужасно для меня. Ведь они платят нечеловеческими муками за наш неудавшийся побег, за мой побег".
