Маргарита даже испугалась: ее сын, только совершенно ей незнакомый, выглянул с мятой тетрадочной странички, исписанной карандашом, крупным, неуверенным почерком женщины, прекрасно помнившей высокого молодого командира, квартировавшего в ее доме. То, что хозяйка не забыла мальчика, Маргариту не удивило, — любезный, приветливый, вежливый, он не мог не запомниться; но хозяйка видела его много позже, чем мать в последний раз, на целых два года позже, она знала взрослого мужчину, — Маргарита его себе таким не представляла, и проверить, соответствует ли действительности контур, возникавший за строчками письма, уже не могла…
Испуг или, скорее, горечь были связаны еще вот с чем: письмо рассеивало последние надежды Маргариты на то, что извещение могло быть ошибочным, что мальчика, допустим, ранили и он, допустим, попал в плен… Сколько таких случаев: пишут — погиб, а человек пропал без вести, потом нашелся… Кое-кто неожиданно вернулся… Письмо окончательно утверждало: смерть.
Раз есть могила — значит, смерть.
В конце письма стояло: приезжайте!
Сына нет и быть не может — как же это п р и е х а т ь к нему?
Более трезвая Валя заявила:
— Езжай, конечно, что за вопрос! Хочешь, вместе съездим?
Маргарита ничего не ответила, но мысль о поездке т у д а стала понемногу обретать реальное наполнение.
В сентябре, получив отпуск, она отправилась. Одна. Прихватила денег, чтобы заплатить там, в чужих краях, кому-то, кто приведет могилу сына в порядок.
Валя провожала ее на вокзал и пришла встретить неделю спустя.
— Деньги назад привезла, — сказала Маргарита, поцеловав сестру. — Могилка в порядке. А эта женщина с меня за постой ничего не взяла, еще молоком поила…
Военных могил оказалось несколько, все в одном месте, за околицей, на бугре, обнесены аккуратной деревянной оградой.
Сын лежал с краю.
Маргарита прочно держала могилу в памяти; укладываясь спать, каждый вечер приближалась на минутку — преклонить колени.
Зимой она послала Анне Ивановне поздравление с Новым годом и большое письмо, написавшееся как-то само собой. Письмо было неожиданно откровенным, так пишут человеку близкому. Маргарите показалась странной несвойственная ей ранее потребность излить душу. Впрочем, в ее повадке вообще многое менялось — в таком-то возрасте…
В сорок шестом, попросив отпуск пораньше, в июне, она вновь отправилась «попить молочка», повезла разные городские подарки и на этот раз прожила в деревне две недели.
Гуляла по окрестностям, вела бесконечные разговоры с женщинами, проконсультировала кое-кого между делом, завела новые знакомства, ну и по хозяйству помогала немного; тяжелую работу Анна Ивановна делать ей не давала, да Маргарита особенно и не напрашивалась: как раз в июне ей исполнилось пятьдесят семь.
А двадцать девятого августа был день рождения Вали.
Впервые, с сорокового года, собралось много гостей. Маргарита сказала сестре, что останется ночевать, и, когда все разошлись, задержала за столом Валю и ее сына-студента; няня уже спала.
Долго не знала, как начать.
— Тебя что-то тревожит, Ритуся? — участливо спросила сестра.
Маргарита кивнула.
— Я думаю все об одном и том же, — сказала, вздохнув. — Почему он — там, а я — здесь?
— Кто? — спросила Валя. — Где — там?
Зато ее сын сразу понял тетку и тихо назвал покойного брата по имени.
— Ты… хотела бы перевезти прах?
Маргарита отрицательно покачала головой.
— Тогда — что же?
— Я могла бы поехать…
— Ты только что оттуда!
— Совсем…
— В деревню?!
Маргарита кивнула.
— Одна?
Маргарита пожала плечами:
— Меня там уже знают немного…
Помолчала; потом:
— Я могла бы вести прием… в амбулатории при сельсовете… три версты всего…
Валю огорошили эти «версты»: сестра говорила языком тамошних жителей, значит, примеривалась всерьез.
— Ты не заработаешь на жизнь — огород и тот тебе не поднять…
— Продам здесь все.
— Что сейчас деньги? Вода… Надолго ли хватит?
Маргарита бросила на сестру укоризненный взгляд.
— А ты припомни, Валюша, кто подкармливал меня всю блокаду…
Она едва не сказала «нас».
Валя ничего не ответила.
— А кто? — заинтересовался племянник.
— Женщины… — задумчиво сказала Маргарита. — Женщины… Они меня и там не оставят. Да и много ли старухе нужно? Горшок молока да краюху хлеба. Зато мы будем вместе — к чему эта разлука?
