– Надеюсь, – сказал он смеясь, – вы не опозорились?
– Кое-как удержался.
– А он?
– Кто он?
– Господин ван Рейн.
– Он был как зверь. Рычал у мольберта и рисовал.
– С чего это рычал? Он же не настоящий зверь.
– Нет, нет, настоящий! – Де Витте замахал руками. – По-моему, он натурально рычал. Он мазал, мазал кистью, пока не перемазал дюжину полотен. А может, две. И сказал, что в следующий раз мы продолжим. Я не стал спорить, бросился вон из дому, пока не лопнул мой мочевой пузырь. Вот ведь какие дела!
– Ну знаете, господин де Витте, вы рассказали все-таки не о самом страшном… Этюды вам понравились?
– Какие этюды?
– Ну, красочные рисунки.
– Ах, вот оно что! Они называются этюдами?
– Представьте себе! Они понравились вам?
Доктор де Витте перестал подпирать стенку, отдышался и сказал после некоторой паузы:
– Я видел на холстах или картинах некоего господина, безобразно напоминавшего меня.
– Почему же безобразно?
– Не знаю. Об этом надо спросить господина ван Рейна. Одна щека заляпана одним цветом, другая – другим. А вот одежда хороша – почти как живая. И спасибо – я остался живой. А вот еще раз такое едва ли переживу.
– Вы просто непоседливы и слишком кипучи, – сказал доктор Хартманс. – Я уверен: все обойдется.
– Посмотрим, что скажете вы завтра, доктор Хартманс!
Разговор в Амстердаме. Рейксмузеум. Апрель, 1984 год.
— Господин ван Тил, заказ хирургической гильдии, по-видимому, был важным заказом…
– Да, разумеется. Не говоря уже о том, что заказ сам по себе был престижным в высшей степени, особенно для молодого художника, недавнего провинциала. Он давал возможность некоторое время жить безбедно и получать новые заказы. Вместе с достатком приходила и слава. Документов той поры сохранилось очень мало, однако можно смело утверждать – и об этом говорят сами работы, – что Рембрандт отнесся к заказу врачей весьма ответственно. Обычно он делал множество этюдов, прежде чем приступить к компоновке группового портрета. Классики, как правило, были привередливы. Позировать им приходилось подолгу. Это было утомительно, особенно тогда, когда художник попадался самоотверженный, работающий не только за деньги, но и на совесть, чувствуя ответственность перед коллегами по цеху.
– Это была большая по размеру картина. Немножко округляя, сто шестьдесят три на двести семнадцать сантиметров…
– И не только по размерам. Размеры соответствовали содержанию. Портрет был групповой. Первый для молодого художника. Требовались не только талант и мастерство, но и огромное трудолюбие. Рембрандт, несомненно, понимал, что на карту поставлено очень многое, если не все. Понимали это и Гюйгенс, и Тюлп. Тюлп верил в молодого художника… Искусство всегда нуждается в покровительстве в хорошем смысле слова. Доверие к мастеру – великая вещь.
– Доктор ван Тил, будет ли натяжкой, если сказать, что «Анатомия» была экзаменом для Рембрандта?
– Нет, не будет. Я полагаю, что Рембрандт неофициально держал экзамен на звание «великого». Это, вероятно, придавало ему силы, хотя он был и молод, и крепок. Как ни говорите, а психологическая нагрузка была немалая. Предстояло преодолеть и ее.
Разговор в Историческом музее. Амстердам. Апрель, 1984 год.
— Господин Хаак, можно ли судить об атмосфере в среде живописцев и любителей живописи в связи с заказом доктора Тюлпа?
– Да, имеется немало косвенных данных. Да и прямых тоже. Атмосферу эту я бы определил так: напряженное ожидание. Получится или не получится?
– Кто-то, вероятно, полагал, что не получится?..
– Да, как во всякое время. И в наше – тоже.
Разговор в Музее Франса Халса. Харлем. Апрель, 1984 год.
– Франс Халс замечателен. Посмотрите на «Банкет офицеров роты святого Георгия». Или вон там: «Регенты богадельни». А еще: «Портрет стрелков роты святого Адриана». Величайшее мастерство!
– Несомненно. Но что отличает его от Рембрандта?
– Их трудно сравнивать.
– Трудно, но можно?
– Как вам сказать?..
– Тогда скажу я: не кажется ли вам, что веселые люди и постные регенты собрались вместе, но не знают – зачем? Они честно позируют, натура передана художником прекрасно. Но, согласитесь, чего-то недостает.
