– Судя по всему, приказ о моей депортации только что получен из Москвы, и советские военные власти желают вернуть меня как можно скорее.
– А вы телеграфировали своей жене, чтобы она подтвердила это?
– Да. Все, что она ответила: я должен немедленно вернуться.
– Итак, вы хотите знать, не арестовали ли ее иваны?
– Я обратился в военную полицию здесь, в Берлине, – сказал он, – но...
Тягостный вздох безошибочно обрисовал мне результат его визита в полицию.
– Нечего было и надеяться, они не помогут, – сказал я. – Вы правы, что пришли ко мне.
– А вы сможете мне помочь, господин Гюнтер?
– Это значит, что придется отправляться в зону, – сказал я, большей частью адресуясь к самому себе, будто меня надо было убеждать в этом. – В Потсдам. Там, в штабе Группы советских войск, можно кое-кого подкупить. Думаю, это будет вам стоить далеко не пару плиток шоколада. Нет ли у вас случайно нескольких долларов, доктор Новак?
Он отрицательно покачал головой.
– Кроме всего прочего, мне тоже причитается кое-какой гонорар. – Я кивнул на его портфель: – Что там у вас?
– Боюсь, только бумаги.
– Может, найдется что-нибудь стоящее среди вещей в отеле? Он опустил голову и безнадежно вздохнул.
– Послушайте, господин доктор, а что вы предпримете, если ваша жена и в самом деле задержана русскими?
– Не знаю, – угрюмо ответил он. На мгновение его глаза потускнели.
Похоже, дела у фрау Новак обстоят не блестяще, подумалось мне.
– Подождите минутку, – оживился он, запустил руку в нагрудный карман своего пальто и вынул золотую авторучку. – Вот, посмотрите, это подойдет? Фирмы «Паркер». Восемнадцать карат[1].
Я быстро прикинул стоимость ручки.
– Примерно тысяча четыреста долларов на черном рынке. Да, эта безделушка понравится Ивану. Русские любят авторучки почти так же, как часы. – Я с намеком приподнял брови.
– Боюсь, что не могу расстаться со своими часами, – сказал Новак. – Это подарок моей жены. – Он растерянно улыбнулся.
Я сочувственно кивнул и решил позаботиться о себе, пока он окончательно не раскис.
– Теперь поговорим о моем гонораре. Вы упомянули, что работаете на металлургическом заводе. У вас нет доступа в лабораторию?
– Ну конечно нет.
– А в плавильный цех?
Он задумчиво кивнул, и вдруг его осенило:
– Вам нужен уголь, не так ли?
– Вы можете достать немного?
– Сколько вам нужно?
– Килограммов пятьдесят будет достаточно.
– Договорились.
– Приходите через сутки, – сказал я ему. – Надеюсь, к тому времени у меня появится кое-какая информация.
Спустя полчаса, оставив записку жене, я вышел из дому и направился к железнодорожной станции.
В конце 1947 года Берлин походил на громадный некрополь с надгробиями разрушенных зданий – скорбный памятник потерям в войне.
Во многих районах города довоенная карта улиц была столь же бесполезна, сколь и средство для мытья окон. Главные дороги извивались, как реки, среди крутых утесов развалин. Тропинки петляли вокруг холмиков из сваленных друг на друга камней. В теплую погоду даже не слишком чуткий нос безошибочно определял, что под камнем погребено нечто иное, нежели домашняя утварь.
Даже с компасом вы едва ли смогли бы отыскать путь среди лабиринта улиц, на которых остались стоять лишь фасады магазинов и отелей, точно заброшенные декорации для фильма: сориентироваться здесь могли только люди с отличной памятью. И тем не менее сырые подвалы и опасные нижние этажи многоквартирных домов, у которых фасадная стена полностью отсутствовала, выставляя напоказ содержимое комнат, будто в гигантском кукольном доме, были обитаемы. Только отчаянные смельчаки рисковали жить на верхних этажах: отчасти оттого, что слишком мало осталось неповрежденных крыш и слишком много появилось опасных лестниц.
Обитатели берлинских развалин зачастую подвергались не меньшей опасности, чем в последние дни войны: где-то грозила обвалом стена, где-то таилась невзорвавшаяся бомба. Жизнь все еще оставалась лотереей.
На железнодорожной станции я купил билет в надежде, что он окажется выигрышным.
