Няня Кузьминишна обреталась в девичьей и блистала не хуже молодой щеголихи на придворном балу — сидела в нарядной душегрее, присматривала за девками, занятыми рукодельем, и хвалила старые времена, когда никто знать не знал и ведать не ведал про нынешний разврат. Кабы не знать, что она состояла при Варваре Васильевне в пору первых придворных успехов будущей княгини, то, пожалуй, и поверить можно.
Тут же находилась и Тараторка, ковыряла иголочкой клочок шитья и явно скучала; в девичьей не очень-то весело, а у себя в комнатке — и того скучнее. Прошла та счастливая пора, когда ее радовали новые книжки и журналы, когда весь досуг занимали певчие пташки в клетках, а подаренная Маликульмульком «рисовальная школа» привела в восторг. Тараторка тосковала, как всякая пятнадцатилетняя девица, которой уже пора бы с кем-нибудь целоваться в темной комнате или в саду.
— Иван Андреич! — воскликнула она. — Заходите же, что вы встали?
— А ты тут отчего? — спросил Маликульмульк. — Ты бы шла к дамам, почитали бы вслух хороший роман…
— Дамы вышли в город, а ее сиятельство с мальчиками и аббатом кататься поехали, коньки с собой взяли.
— А ты что же?
— А я нездорова, — немного смутившись, ответила Тараторка.
— Простыла? Что тебе Христиан Антонович прописал?
— Да что ты, батюшка, к дитятку пристал? — вмешалась Кузьминишна. — Мало ли — съела не то, животик болит…
Тараторка ахнула, вскочила и вылетела из девичьей.
— Ну ты уж, нянюшка, девичьих секретов не выдавай, — сказал Маликульмульк и тоже вышел.
Тараторка обнаружилась за поворотом коридора.
— Я Варваре Васильевне на нее пожалуюсь! Хорошо еще, это были вы, а ну как перед кавалерами опозорит? Мало ли что… голова у меня болит! Мигрень, как у Прасковьи Петровны! — выкрикнула Тараторка.
— Слушай меня. Ты сейчас пойдешь в кабинет к ее сиятельству. Там стоят те бутылки с бальзамом, что мы давеча дегустировали. Так ты непочатые оставь, а початые принеси, — быстро велел Маликульмульк. — Его сиятельству надобно.
— А что, а что? — мигрень мигом прошла. — А для чего?
— Там другие бутылки принесены, надобно сравнить. Потом я их верну, поставлю вот тут, на полу, а ты отнесешь обратно в кабинет.
Маликульмульк страшно обрадовался, что решил эту задачку, но решение было палкой о двух концах.
— Иван Андреич, миленький, а что — это очень важно?
— Да, Тараторочка, очень. Его сиятельство хочет понять, кто Медицинской коллегии и Сенату головы морочит, рижские аптекари или купец Лелюхин. Ты же видела — тогда в гостиной уже один раз пробовали бальзамы. А теперь другие бутылки принесены…
— Ждите меня, я разом…
Она убежала, Маликульмульк остался в коридоре. Все-таки воспитаннице ее сиятельства удобнее заглянуть в кабинет, чем «послушай-ка братцу», подумал он, все пока складывается отменно. Еще бы нужно связаться с Егорием Лелюхиным, узнать про Анну Дивову. Может, там, на Клюверсхольме, удалось напасть на ее след?
Он вошел в девичью и отдал Кузьминишне конверт с печатями.
— А где же Маша? — спросила няня.
— Бог ее ведает, я за ней пошел было следом, да упустил, — соврал философ. — Передай Николеньке, нянюшка, пусть порадуется, там и зеленые есть. А я обратно в канцелярию пойду.
Он вышел, а через несколько минут появилась Тараторка, пряча под шалью бутылки.
— Иван Андреич, вы мне потом расскажете? — спросила она.
— Про бальзам?
— И про госпожу Дивову!
Ну да, подумал Маликульмульк, ну да, княгиня с дамами наверняка перемывала кости Анне Дмитриевне, а эта черная стрекоза сидела в уголке и все слышала.
— Когда удастся найти госпожу Дивову, то расскажу. Я же и сам ничего не знаю.
— Ой ли? Вы — да не знаете?
— Вы слишком хорошего мнения обо мне, Марья Павловна.
Маликульмульк поклонился и поспешил к князю.
Но из дегустации ничего путного не вышло.
— Вот, казалось бы, и я знаю толк в изысканных блюдах, и ты все на свете, братец мой, перепробовал, — сказал огорченный князь. — Языки у нас должны быть опытны по сей части. И что же? Вот только про этих двух аптекарей можно сказать с уверенностью, что они сами изготовляют бальзам свой. Попробовав неоднократно лелюхинский бальзам, выучились делать нечто похожее…
