Тамара повернулась к Евгению Викторовичу лицом, села на широкий низкий подоконник, положила правую ногу на левую, чуть наклонилась вперед, положила тонкие руки на колено, улыбнулась искренне, но как-то странно, не грустно и не весело, как будто улыбнулась не наружу, а какой-то силе или кому-то внутри себя, кто был безразличен и независим от всех внешних событий и воздействий. Она сидела так, будто приехала с Евгением Викторовичем в эту петербургскую трущобу, устроила ему стриптиз, теперь сидела и улыбалась не потому, что ей хотелось очередных сексуальных удовольствий с любовником, а потому, что так было надо по очень важным, но не пожелавшим обнаруживать себя причинам. Эта внутренняя сила прервала разговор, заморозила своим воздействием воздух и предметы, достигла Евгения Викторовича. Он встал, подошел к ней, взял на руки, отнес и положил на шелковое покрывало. Пока нес, Тамара обняла его руками за шею. Стало легко нести и приятно думать, что все-таки они вместе. Медленно, в абсолютно застывшей и бессмысленной задумчивости он разделся. Тамара лежала, не шевелясь, не снимая остатки одежд. Она глядела на него пусто, бездумно и не моргая. Он лег сверху, им было не до поцелуев, ласк и объятий, и почувствовал, даже не почувствовал, а как-то так... — что это значит, когда пуля с размаху входит в плоть, и что это значит для плоти и для пули.
Потом, лежа на его руке, Тамара сказала:
— Все будет хорошо, — и повторила: — Не волнуйтесь, Евгений Викторович, все будет хорошо. Не надо волноваться.
Они расстались около семи часов вечера. Иногда Евгений Викторович приходил в себя, начинал думать над Тамариными словами: что это значит — «не волнуйтесь»? Просто так, чтобы успокоить, или она знает что-то? Он хотел спросить, но Тамара каждый раз обнимала его и начинала целовать в губы, мешая движению слов. Она сняла сапоги, чулки и топ, они забрались под одеяло, и все это было похоже на безмятежный отдых мореходов посреди безбрежной океанической ночи.
Потом Тамара встала, быстро оделась, сказала, что провожать ее не надо, так было впервые, сразу ушла. Евгений Викторович смотрел из складок одеял и подушек, как, может быть, смотрит из глуби темного дупла на яркий воздух случайно разбуженная возней дневных существ усталая сова. Дверь хлопнула, перед уходом Тамара погасила свет, Евгений Викторович сразу уснул и в первый раз со времен ранней юности проспал больше четырнадцати часов подряд без страхов и горечи, и снились ему приятные тихие сны.
Тамара вышла на грязную мокрую улицу. Ветер сменил направление. Конечно, здесь, на Гороховой, это не ощущалось, здесь вообще ветра не было, одни сквозняки. Но где-то далеко, за городом, в полях, лесах и огородах стал дуть северо-восточный ветерок, температура пошла вниз, и капли дождя стали потихоньку превращаться в льдинки. Она постояла, подумала, Евгений Викторович очень удивился бы ее нерешительности, достала из сумочки крошечный ярко-красный радиотелефон, нажала несколько кнопок, сказала:
— Але, папа?
Ответил громкий голос с сильным южным акцентом:
— Здравствуй. Ты почему обедать не пришла? Мама огорчилась. Ты где ела?
— Да, ладно... Ну, извини, — Тамара улыбнулась. — Я в кафе ела.
— Что там за еда в кафе?! Голодная ходишь целый день.
— Я сейчас приеду.
— Ты подожди. Мне Егорушка звонил. Он сейчас прилетает. У тебя телефон не работал. Ты позвони ему. Он волнуется. Что у вас там, что ты молодого человека обижаешь?
— Да ничего. Все нормально.
— А... Ну, позвони.
— Ладно, сейчас.
— Ты когда домой приедешь?
— Ну, может, с Егором поговорю. Узнаю, что у него там случилось, и приеду.
— Смотри, поздно не приходи, тебе завтра к первой паре. Ты помнишь?
— Я все помню, папа. Ну, поговорю и приду. Как получится.
— Хорошо. Ну, до свидания, приходи ужинать.
— Ладно, папа, пока.
Она задумалась, сделала один-другой шаг вперед, оказалась в узкой щели меж двух припаркованных машин, в полуметре от суетливого и нервного автомобильного движения по узкой и ухабистой Гороховой. Телефон, который она держала в правой руке, вдруг зазвонил. Тамара знала, кто это, поэтому, пока несла трубку к уху, устроила на лице, не думая об этом и ничего специально не делая, устало-капризно-скучающую гримаску и приготовилась отвечать вялым, слегка раздраженным тоном.
