Во время нашего объяснения он практически не смотрел на меня. Он сказал, что уже давно стал чувствовать себя так, как будто мы сидим на какой-то конвейерной ленте и она несет нас по жизни, а наши планы завести ребенка сделали это ощущение еще более отчетливым. Он сказал, что его постоянно гнетет ощущение того, что он совершил какую-то ужасную ошибку. Он сказал, что не хочет однажды утром проснуться и спросить себя: «Что это? Во что превратилась моя жизнь?» Он сказал, что, как ему кажется, он все еще любит меня, но думает, что одной этой любви уже недостаточно. Я спросила его, могу ли я сказать ему что-то такое, что изменит его отношение к жизни и ко мне, но он ответил «нет». Все сказанное им, и в особенности это «нет», буквально взбесило меня. Разговор перешел в ссору, я обозвала его трусом и велела убираться прочь.
Мои мысли раздвоились. Если бы мне удалось уговорить Джима продолжить жить здесь, смогли ли бы мы каким-либо образом преодолеть возникшую ситуацию? Но поскольку мы оба уже живем отдельно, то я думаю, что чем дольше мы будем так жить, тем легче будем переносить жизнь врозь. Через два месяца раздельной жизни я поняла, что без Джима окружающий меня мир не рухнул. Поворотной точкой стало то, что у меня исчез страх быть одной. Я проснулась однажды утром, а страха уже не было. Я перестала плакать, видя пустое место на кровати. Я перестала плакать при мысли о том, что некому сказать мне «Доброе утро!». Я перестала плакать оттого, что Диско, как мне казалось, бродила по квартире в поисках Джима. И как только это произошло, все перечисленное перестало так болезненно ранить мою душу. К тому же из-за того, что Джим уехал, мне было горько, а раз мне было горько, то горько было и ему. А поскольку нам обоим было горько, то всякий раз, когда мы общались по телефону, мы ругались, а поскольку мы ругались, мы меньше разговаривали, а поскольку мы меньше разговаривали, то по прошествии трех месяцев стали воспринимать друг друга, будто мы совершенно чужие люди. А поскольку мы стали восприниматься друг друга как совершенно чужие люди, то полное разделение наших жизней казалось логически верным шагом. Вот поэтому он и пришел сейчас сюда. Мы молча проходим в квартиру, и он запирает за собой входную дверь.
— Хочешь чаю или кофе? — спрашиваю я.
— С удовольствием, — отвечает он.
Когда я возвращаюсь из кухни с чаем, Джим стоит у книжных полок и сосредоточенным взглядом смотрит на корешки.
— Ты хочешь начать с книг, да? — спрашиваю его я.
— А почему бы и нет? — отвечает он. — Давай начнем с них.
12.17
Элисон берет с одной из полок стопку книг и начинает читать названия.
— «Как важно быть серьезным».
— Тебе, — говорю я, и она кладет книгу на пол возле своих ног, а затем берет другую.
— «Меньше нуля»? — спрашивает она, помахивая книгой.
— Тебе.
Она кладет эту книгу на ту, что уже лежит у ее ног.
— «Лунный дворец».
— А кто автор?
— Пол Остер.
— Видимо, тоже тебе.
— «Ни там, ни тут».
— Бил Брисон?
— Да.
— Эта мне. — Я беру книгу из ее рук и кладу ее на пол около себя.
Элисон читает название следующей книги:
— «Пошевеливайся!» — и протягивает ее мне.
Я смотрю на обложку.
— Да нет, это, похоже, твоя.
— Я за всю жизнь не прочла ни одной книги Элмора Леонарда[57].
— Я знаю.
— Так как же она может быть моей?
— Я подарил ее тебе на день рождения, потому что это моя любимая книга.
Она переворачивает обложку и смотрит на титульный лист. На нем сделанная мною надпись: «С днем рождения, Элисон. Целую тебя и обнимаю. Джим». Она протягивает книгу мне:
— Возьми ее.
— С какой стати?
— Ты же сказал, что это твоя любимая книга.
— У меня уже есть такая.
— Ну а мне она просто не нужна, понимаешь? Я не люблю Элмора Леонарда. Я никогда не буду его читать, поэтому и книга его мне не нужна, неужели тебе не ясно?
— У тебя просто потребность постоянно демонстрировать мне, как сильно ты меня ненавидишь?
— Да, именно так, — отвечает Элисон и берет в руки новую книгу.
— «Черный альбом» Ханифа Кюрейши. — Она переворачивает обложку. — Это подписанный экземпляр.
— Тогда это мне.
Она берет следующую книгу.
— «Звездные войны: Новая надежда».
